Она написала любовь - Тереза Тур

— А можно и то, и другое?

— Можно. Но артефактор потеряет очень много сил. Ему придется долго, очень долго восстанавливаться. Так использовать военных артефакторов — это просто глупо.

— А вы?

— Что я?

— Могли бы сделать такой огнестрел?

— Для вас? — Голос барона стал ниже и как будто чуть тише.

Агата почувствовала, что ее бросило в жар. Нет, кончик носа от любопытства горел уже давно, а тут еще он так спросил, что…

Эльза с Гроном переглянулись. Уши приподнялись, хвосты забили по коже сиденья цвета кофе с молоком: «Загородные поездки — это выход! Надо чтобы они чаще куда-нибудь выезжали. Есть надежда, что дело пойдет быстрее…»

— Ну… что вы. Зачем мне? Я просто думаю о книге и…

— Это правильно. Думайте. Но в свете последних событий я считаю, что средство защиты вам не помешает. Мы сделаем пули с поражающим эффектом. Снотворное, например. Не смертельную дозу. Чтобы вы в случае чего могли позвать на помощь. Я почти всегда рядом, но… Мне бы хотелось быть уверенным, что…

— Я согласна! — Агата подпрыгнула на сиденье и захлопала в ладоши. — Это было бы просто замечательно!

Тем временем они приехали. Небольшие строения чуть поодаль от дороги, чем-то напоминающие те, что Агата видела на территории госпиталя за поместьем барона. Она вспомнила, что госпиталь строили на деньги бывшего канцлера по его собственному проекту. Видимо, сказалось военное прошлое.

— Гав!

— Гав, гав!

— Эльза, Грон! Это свои, — улыбнулся барон, скидывая личину с себя и собак.

К ним уже подходил мужчина в форме. Невысокий. Средних лет. Крепко сложенный. Он улыбнулся, приветствуя барона взмахом руки.

— Разрешите представить вам моего друга, госпожа фон Лингер…

* * *

Когда они, усталые и голодные, уже сидели в кабинете начальника гарнизона, господина Валена Ницкендэйра, выходца из Восточной марки, сердце Агаты готово было петь от счастья! Еще недавно ей казалось, что мир вокруг полон предательства и боли, но оказалось, что стрельба из огнестрела на свежем воздухе делает чудеса.

Ей дали огнестрел! Настоящий! Тяжелый, с холодной, отполированной рукоятью, сильной отдачей, такой, что первый раз она еле удержалась на ногах! И… если бы не барон…

Запах пороха, сильные руки барона, но главное не это! То есть не только это. Она оказалась меткой! Ее хвалил барон, начальник гарнизона тот и вовсе восхищался, и даже Эльза смотрела на нее с нескрываемой гордостью!

«Еще бы! Знай наших… А то — женщины, женщины». — Эльза довольно фыркнула.

Собаки пригрелись на ковре у камина, кресло, в которое усадили Агату, также придвинули ближе к огню. После холодного ветра, что пробирал до костей на открытом полигоне, было так приятно пить маленькими глотками горячее молоко. Слушать, как барон с господином Валеном обсуждают будущую модель дамского огнестрела! Специально для нее…

— Эрик… Твоя дама, кажется, уснула.

— У нас был тяжелый день. Пусть поспит.

— Послушай… Если тебе требуется помощь, я всегда…

— Я знаю. Ты уже мне помог сегодня! Даже представить себе не можешь, как…

Они чинно ехали по укатанной дороге к поместью. Стемнело. Эрик вел аккуратно. Скорость была небольшая. В кресле у камина Агата уснула и теперь, поскольку мужчины ждали, пока она проснется, чувствовала себя неловко. Дорога была скользкой, и донимать барона разговорами она не решалась, поэтому просто думала, глядя в темное окно мобиля.

Она могла изначально поставить себя так, чтобы семья Людвига воспринимала ее как хозяйку поместья. Или хотя бы заявить хоть раз, что половина работы над любой книгой фон Лингера — ее.

Так… почему?

Почему она все это время позволяла так с собой обходиться? Мужу, его родственникам, издателю. Почему ей не пришло в голову сказать «нет», когда Вилла требовала у них денег, или хотя бы воспротивиться тому, что семейство Лингеров поселилось у них в поместье?

Она боялась? Кого? Мужа? Свекрови?

Сколько вопросов. И если на них ответить, то, наверное, станет понятно, что не так с ее жизнью. Вот только ни на один из них она ответить не может. Или… не хочет?

Рано потерявшая родителей, она прекрасно понимала, насколько больно остаться одной. Без родных. Конечно, она не хотела Людвигу такой судьбы. Зная, как для него это важно, делала все, чтобы не стать причиной ссор и раздоров мужа с его собственной семьей.

Гораздо проще было просто прыгнуть на заднее сиденье старенького мобиля Цверга, чтобы окунуться в расследование с головой и не лезть в неприятности. Не создавать конфликтных ситуаций. Не слышать визгливых воплей свекрови.

А… Людвиг? Она и правда не замечала, что последнее время он охладел к ней? Или, может быть, все-таки не хотела замечать? Все списывала на усталость, раздражительность творческой, тонкой натуры, на головную боль, в конце концов. Это же проще, чем всерьез, по-настоящему задуматься о том, что происходит в их личных отношениях. Но дело даже не в этом. В собственном нежелании конфликтовать с окружающими она еще могла себе признаться.

Гораздо труднее было признаться самой себе в том, что со временем истории, которые рассказывал ей муж-писатель, стали для нее интереснее самого Людвига фон Лингера. Работа над текстом — важнее совместных ужинов.

Как часто она работала почти до утра и, чтобы не будить мужа, ложилась отдельно? Когда последний раз они с мужем говорили о чем-нибудь, что не связано с книгой? О погоде за окном, а не о времени суток в той или иной сцене? Об их личных планах на будущее, а не о том, вводить или нет еще одного второстепенного героя?

Она перестала быть для него женой, она стала компаньоном по бизнесу. Но даже если и так? Почему бы не поговорить по-человечески? Ты полюбил другую? Так скажи мне об этом! Зачем же… Неужели я такое чудовище, что меня легче отравить, нежели о чем-то договориться?

Агате вдруг стало так горько и больно от собственных мыслей, что защипало в носу. Она опустила голову и стала искать в сумочке чистый платок.

Хлопок. Глухой, но мощный. Звук, конечно, не оглушил, но рычание собак на заднем сиденье вдруг стало таким, будто Эльзу и Грона завалили подушками. Или мешками с песком. Визг тормозов. Она, наверное, разбила бы лицо, если бы не нагнулась. Как, оказывается, полезно вовремя пожалеть себя.

Это была последняя мысль, а кровь на белой манжетке клетчатого платья — последнее, что она видела.

Барон пытался удержать мобиль на узкой скользкой дороге, с тревогой поглядывая на женщину, которая, казалось, просто уснула.

— Эльза! Агата!

Собака протиснулась между сиденьями, лизнула женщину в лицо. Та очнулась, вдохнула поглубже и изо всех сил вцепилась в теплую шерсть: не закричать, не помешать, не сбить концентрацию водителя…