Новые записки санитара морга - Артемий Ульянов

Вот мой наниматель такого не выкинет. Потому что он — государство.

Такая огромная и бесформенная машина, которой никак не разглядеть меня с высоты своего масштаба. Нет, оно, конечно же, знает, что я есть. Но увидеть не может, как сверхмалую частицу. Доказать существование санитара Антонова легко, но только по косвенным признакам. Зарплату получает, да и премии тоже. В отпуск ходил, за технику безопасности расписался, рабочая одежда ему причитается. Да и молоко пьет исправно — значит, есть такой. Не может же молоко само исчезать. А какой он, этот Антонов? Рыжий? Может, лысый? Тупой или остряк? Не видно. Писатель? Не, это не наш. Книжки Ульянов пишет, а у нас Антонов. Точно — не наш.

И все же офисная жизнь, многие годы шагающая в ногу с моей собственной, все еще была частью меня. Я не скучал по ней и даже особо не вспоминал. Она являлась будто призрак из прошлой жизни, не желающий оставить того, кто был с ним близок. Как? Например, во сне.

Однажды, попав в крепкие объятия Морфея, я делал обычное вскрытие по Шору. Стоя на подставке, работал, глядя на труп какого-то старика, лежащего на секционном столе. Мертвец, стол, собственные руки в перчатках, измазанных скупой безжизненной кровью, — вот и все, что я видел в том сне. При этом совершенно не понимая, что это сон. Ведь все было предельно четко, никакой сумятицы и тумана. Ну и отношение к происходящему — соответственное, рабочее, без эмоций. Не хочется налажать и хочется быстрее закончить, только и всего.

И вот тут я почуял, что что-то не так. Слишком много вокруг звуков. Какие-то неясные разговоры, полифония множества голосов, телефонные звонки, шелестящее клацанье клавиатур. И запах кофе, мягкий и глубокий. Все это никак не могло родиться в секционной, где бряцанье инструментов тонет в звуке льющейся воды. Сперва, удивленно застыв, я резко вскинул голову и. застыл снова, раздавленный увиденным.

Стальной секционный стол, с истерзанным медициной трупом, красовался ровно в центре большого офисного зала со множеством столов, отгороженных пластиковыми переборками и просто стоящими вдоль стен, с факсами, принтерами, сканерами, компьютерами, с кулером, кофейным автоматом и с огромной картой страны, утыканной красными флажками как доказательством значимости и роста. Продвинутые пользователи называют это «опэн спейс», что переводится как «открытое пространство». Спрятаться почти негде, ни зевнуть, ни пернуть — все силы работе. А уж секционный стол с мертвецом и санитаром в грязном фартуке и подавно не спрятать.

Ответственные менеджеры, погруженные в работу, не замечали меня, уткнувшись в мониторы. Но я прекрасно понимал, что стоит хоть одному из них оторваться от экрана. Представив себе это, я покрылся нервными мурашками. Визг, крики, паника, опрокинутый кофе, недоделанный отчет, выблеванный кем-то завтрак. И бегство, дружное бегство сплоченного коллектива, рванувшего вон из офиса. А если кто и останется, значит, у него либо паралич, либо он конченый отморозок. Ну, или бывший медик. Не, медик тоже побежит. Даже три медицинских образования не помогут объяснить, как фрагмент секционного зала оказался посреди офиса.

«Что делать-то?» — растерянно подумал я, дико крутя головой по сторонам. Спрашивать себя «как это возможно?» я не стал, зная, что ответа не будет. А «кто виноват?» меня не интересовало. В тот момент вопрос «что делать?» был единственным доступным мне вопросом. «Тихо уйти? Нет, привлеку внимание. Незаметно спрятаться. А куда? Опэн спейс, мать его! Может, под стол? Под родимый секционный стол. А когда все разбегутся, сделаю ноги.

Я, правда, в хирургической пижаме, но это не страшно. В таком переполохе никто на меня внимания не обратит», — лихорадочно соображал я.

Офисная идиллия могла закончиться в любую секунду, сменившись форменным кошмаром.

«Так, я смотаюсь — ас дедом что? Он же почти вскрытый! Ладно, не моя забота. Не я его сюда притащил, не я всю эту чертовщину устроил». И уже собрался лезть под стол, как и было задумано, но.

«Секундочку! Чертовщину-то не я, конечно, устроил. А деда на стол я положил. То есть он оказался здесь, в этом офисе, и при моем участии тоже. Моя ответственность, получается. Да что за дерьмо такое!» Такине успев спрятаться под столом, я уже снова задавал себе вопрос, с которого начал: «Что делать-то?»

Неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, но истошный женский визг спас меня. «Ну вот, заметили наконец-то! Сейчас тут такое начнется!

Покруче ежегодного отчета для акционеров. Эх, надо было под стол лезть, да поздно уже, — подумал я, нервно сглотнув. — И чего дальше?! Стоять? Или побежать вместе со всеми и орать в голос, будто я тоже до хрена испугался. А смысл? Не, не побегу. Буду-ка я дальше деда вскрывать. В конце-то концов — это моя работа. Не опэн спейс, но уж какая есть. Так что — продолжим».

Гордый своим незаурядным решением и тем, что не полез под стол, как слабоумный ребенок, взял длинный нож, чтобы закончить начатое под какофонию бушующей паники.

— Как там в детстве-то учили? Все профессии нужны, все профессии важны, — пробубнил я.

И в следующее мгновение проснулся, смакуя чувство облегчения.

В тот день вялое рабочее утро душило меня теплой дремотой, то и дело подначивающей закрыть глаза при первой удобной возможности. Да и Вовки тоже зевали, понуро, словно из последних сил, тянули ритуальную лямку. Верный признак упавшего давления.

Шел мелкий, тихий, тоскливый дождь, затянувший город грязно-серой влажной ватой. Да и на дождь это толком похоже не было. Скорее ему бы подошел термин «осадки». Хотелось быстрее перелистать предстоящие трудовые часы; каждое действие давалось с трудом, через преодоление. Домашний диван виделся недостижимым Эльдорадо, раскинувшимся где-то за полжизни пути от тебя, а потому почти нереальным. Если присел — казалось, что встать уже не удастся, а потому старался не садиться. К тому же спасительный растворимый кофе, невыразительно пустой на вкус, который я принимал как лекарство, закончился пару дней назад. Купить его я забыл, о чем горько сожалел каждый раз, по привычке хватаясь за пустую жестяную банку.

Настроения не было. Вернее, оно было, но совсем не такое, какое необходимо с утра на работе. Той дело думалось о разном, но все больше про хворающую Марусю, которая хоть и была с виду обычным бульдогом, значила для нас с женой куда больше, выполняя функцию ребенкозаменителя в нашем бездетном союзе. Случайно родившееся слово «бульдочь» говорило само за себя.

Трудовое время нехотя тянулось, словно ленивый кисель. Казалось, даже притормозили настенные часы, натужно двигая минутную стрелку. И вдруг.

Мутную поволоку дождливого утра прорезал чей-то зычный раскатистый хохот. Его тут же подхватил смех еще нескольких голосов. Не прошло и нескольких секунд, как новый всплеск веселья донесся со двора сквозь приоткрытую дверь служебного входа. Потом опять, и снова, и еще раз.

— Все-таки какое веселое место — этот морг, — заметил Вовка Старостин, нанося густой слой тоналки на буро-синюшнее лицо массивной старухи. — А все говорят, мол, как вы там работаете.