Леди Дождя - Марина Чернышева

шедевр мадам Полины из взбитых белков, ароматного меда и еще каких-то ингредиентов, которые после ее рук опознать было решительно невозможно, как пожилая дама тактично удалилась, лукаво улыбаясь краешками губ. Причем повод она нашла самый уважительный: следовало незамедлительно заняться посудой, испачканной в процессе ужина! Именно это она им и пояснила, когда будто между делом, с легкостью, подвинула к камину два уютных, пухлых кресла перед тем, как проворно скрыться с нагруженным подносом за дверью.

Джонни вполне оценил маневр престарелой феи и только улыбнулся её чисто женскому желанию, подыграть знакомой паре, которая залипла в недоговоренности как несчастная пчела, угодившая в банку с медом! Леди тоже явно была настроена на беседу, так что переглянувшись, они с готовностью пересели к гостеприимному огню. Однако, едва мадам Полина притворила за собой дверь, как все заготовленные слова из головы Джонни выдуло, будто порывом ветра!

«Куда?! Ну вот куда девалась его былая легкость в общении с противоположным полом?! Неужели этот нерешительный мямля, который отражается в зеркальной стенке посудной горки — это он?! Тот самый парень?!» — пристыженный собственными мыслями, мужчина махнул рукой на все планы и, сделав глубокий вдох, воспользоваться тактикой кого-то из великих полководцев: «Главное ввязаться в бой, а там будет видно!»*, выпалив первый же выскочивший ему на язык вопрос:

— Прости, а у тебя есть имя? — и слегка смутившись от его видимой нелепости (спрашивать имя спустя бог знает сколько времени после знакомства?!), поспешно пояснил, — ведь «Леди Дождя» — не может быть именем собственным? Или у фей это как-то иначе?

Нет, он сам накануне пришел к выводу, что для единственного в мире существа имя как раз-таки совершенно необязательно, но... вопрос все же задал!

Однако, мудрая Леди не позволила своему гостю снова потеряться в смущении и глупейшей самокритике, и не стала медлить с ответом:

— А какое имя тебе нравиться больше? — она наклонила головку к плечу, улыбнулась с лукавой лаской и принялась перечислять, — Рейн, Гоксель, Глоу, Амэя, Со Кэнон, Лейсан, Кейсания, Данби, Иоки, Зерия, Раш...

У мужчины брови медленно, но верно поползли к волосам:

— Как много имен... Это все твои?

— Имена дождя... У него есть имя на всех языках что есть сейчас, были когда-то и придут когда-нибудь... — улыбка Леди стала слегка отрешенной, она будто прислушивалась к давным-давно отзвучавшим в веках голосам, призывавшим ее этими именами.

Однако Джонни совсем не смутил ее откровенный намек на собственную древность. Да и какая может быть «древность» у дождя?! Вечного и вечно юного? Обновляющегося с каждой своей каплей? Быстротечного и одновременно бесконечно мудрого? И... честного?

Дождь ведь не терпит лжи, он смывает все ненастоящее, наносное, фальшивое... Вот идут две девушки, «обычная» и признанная красавица, но вдруг внезапный и сильный дождь! Забегают в помещение и одна, хмурая и рассерженная, скорее мчится в дамскую комнату, потому что ее макияж «поплыл», а намокший шиньон перекосило. А вторая хохочет, вытирая платочком румяное лицо и встряхивая кудрями, сгоняет с них лишнюю влагу и уже видно, кто настоящая красавица, а у кого просто хорошая косметика! И таков дождь во всем...

— Не возражаешь, если я стану звать тебя Рейн? Это имя дождя нашей культуры и моего времени...

Женщина в ответ только улыбнулась ему светло и немного насмешливо, и несколько раз коротко кивнула, как бы говоря: «Глупыш, я же сама дала тебе выбор!»

Однако вопрос об имени, не единственный, тревожил мужчину, но на его счастье, сегодня как раз наступил вечер ответов...

— Почему ты все время молчала? — Джонни перегнулся через подлокотник своего кресла и его глаза оказались совсем рядом с ее глазами.

— Слова — это нить, можно привязать к себе человека и он не сможет от тебя уйти, когда придет его время... Там, в вашем мире, это еще обратимо, хотя и нежелательно — я ведь прихожу помогать, а не вредить, но ни в параллельных мирах, ни в других измерениях этого делать совсем нельзя...

— А почему ты заговорила со мной?

Оба даже не заметили, когда покинули свои уютные кресла и теперь говорили стоя, напряженно вглядываясь в лица друг друга...

— Боги даровали мне шанс... Один единственный шанс за долгое время, впустить в мой мир человека, не отнимая у него свой, сделать его гражданином обоих миров, но он должен был сам захотеть этого... Ты был очень упорен и ты готов был остаться здесь навсегда... Но оставшись, ты лишился бы части себя и не смог бы быть счастлив... и я решила отдать этот шанс тебе, Джонни, — бери и будь счастлив в обоих мирах...

— А ты? Как же ты?

Девушка в ответ только улыбнулась светло, как умела только она и пожала своими хрупкими плечами, и тогда его будто прорвало!

— Но ты не поняла! Я не просто готов был здесь остаться, я хотел остаться с тобой! Ты понимаешь это?! — не сдержавшись мужчина схватил эту несносную фею за плечи и легонько встряхнул.

— Я на это надеялась, — тихо, как шелестит по еще голым веткам первый весенний дождь, ответила девушка и скользнув вплотную к мужчине, прижалась к его груди.

Джонни слегка ее отстранил и нежно приподняв ей подбородок, наконец сделал то, чего так долго желал — жадно припал к приоткрытым в ожидании поцелуя губам любимой...

Юрий. Эпилог

Этот зал производил какое-то странное впечатление... Но совсем не тем, что выставленные в нем двенадцать картин, были явно объединены одной темой — такое встречалось и не редко, но вот стиль... Художник, чей показ работ проводился в эти дни, вообще-то не без основания считался последователем Василия Кандинского и его аудитория — это поклонники лирического абстракционизма, шли как раз на просмотр такой живописи.

Еще совсем молодой человек, но весьма талантливый и плодовитый художник, он ухитрялся настолько ярко и щедро передавать окружающим бурлящие в нем эмоции, что право же, даже чисто случайно попавшие на его выставку посетители, отказывались от привычного скепсиса дилетантов в отношении этого направления и глядя на его работы не бормотали себе под нос типичное: «Фи, да я и сам бы так намалевал!», а с невольным восхищением, открывали в себе непривычное видение и понимание жанра почти что на уровне подсознания. Поэтому даже среди них не было тех, кто бы почувствовали себя разочарованными, а наоборот, люди покидали выставку с твердым намерением