Фамильные ценности - Магдален Нэб

— Есть кое-что новенькое для тебя, попробуй.

Я была очень осторожна, с тех пор как он сделал такое впервые. Тогда Лесоруб вырвал у меня еду прежде, чем я поднесла ее ко рту. Позднее он рассказал, что это был упакованный квадратик сливочного сыра, покрытого толстым слоем зеленой плесени. На этот раз Лис положил что-то теплое мне на руку и подтолкнул ее ко рту. Я услышала искаженный звук его громкого хихиканья, когда в смятении отшатнулась от его пениса. Его голос прошептал прямо в мое ухо-раковину:

— Ну что, не хочешь взять его в рот? Может, вместо этого мне облизать тебя?

Это был один из тех редких дней, когда Лесоруба не было, и я покрылась испариной от ужаса при мысли, что Лис и Мясник могут со мной сделать. Но я подумала: похоже, Лесоруб главный среди них, он отвечает за мое состояние перед боссом. Они не решатся надругаться надо мной даже в его отсутствие. Он не раз напоминал, что я должна быть благодарна ему за то, что со мной прилично обращаются, и я действительно испытывала благодарность. Я не смогла бы его узнать, даже голос — вряд ли.

Когда, перед тем как мне следовало заползти в палатку, Лесоруб застегивал цепь у меня на лодыжке и наклонился близко, я спросила:

— Вы поменяете повязку на глазах сейчас?

— Позже.

На самом деле я хотела спросить, принесет ли он газету со статьей обо мне, как обещал, но не решилась из страха показаться навязчивой. Он ушел с моими ботинками, я вползла внутрь и устроилась поверх спального мешка, поскольку в тот день холод отступил. Я обнаружила, что, если кладу руки под шею и поддерживаю голову так, чтобы не давить на «камни» в ушах, боль вполне терпима. Однако после нескольких ночей сна в такой позе страшно разболелись плечи, поэтому я стала использовать для поддержки рулон туалетной бумаги. Я с нетерпением ждала этого момента уединения, как ждут просмотра любимой развлекательной телепрограммы. Но мое развлечение ограничивалось мыслями и воспоминаниями. Было в этом даже что-то притягательное после многих лет постоянной гонки, бесконечных усилий, необходимых, чтобы удержаться на плаву, ловкого жонглирования средствами, которых не хватало, а затем, позже, — стараний сохранить с таким трудом выцарапанный у судьбы успех.

Только однажды, в детстве, я испытала те же чувства. Я выздоравливала после болезни — кажется, это была корь — и должна была оставаться в постели. Это особое чувство уединенности, которое приходит, когда спокойно лежишь в кровати и слушаешь, как мир продолжает снаружи крутиться без тебя, узнаешь голоса, окликающие друг друга по дороге в школу, звуки машин, радио, работающего этажом ниже, пылесоса. У меня была книжка для раскрашивания и цветные карандаши, сборная картинка-головоломка, изображающая лошадей на снегу, и превосходная новая книга — даже в моей заплесневевшей палатке я воскрешала в памяти удовольствие от запаха глянцевой обложки и свежей типографской краски, — которую я не могла читать, из-за того что болели глаза. Даже тогда, в детстве, я высоко ценила наслаждение часами, которые полностью принадлежали мне.

Понимаю, вам кажется странным сравнивать пленницу, прикованную цепью в палатке, и девочку, лежащую в мягкой постели. Но была ли я тогда более свободной? А сейчас Лесоруб был моей иногда доброй, порой сердитой нянькой, которая кормит и отвечает за меня. Первое время я пыталась бороться с растущей зависимостью от него, но потом перестала и позволила событиям идти своим чередом. Почти ничего не происходит без веской причины, и я точно знаю, что, если бы я не доверилась ему, я бы умерла. От непроходимости кишечника, от заражения крови в раненной цепью ноге — да от чего угодно. И это была бы понятная, но не главная причина. На самом деле я не смогла бы выжить без человеческого общения. Иначе — смерть, а я хотела жить.

Я, наверное, вспомнила все, что могла, о событиях моего детства, хороших и плохих, воспоминания захватывали меня полностью, так что часто даже перерыв на еду казался ненужным, особенно когда пищей служили черствый хлеб и сыр. У меня не было аппетита, еда превращалась в вынужденный механический процесс. Я предпочитала этому мысленные странствия в прошлое. Думаю, Лео в этом похож на меня. Знаю, он всегда проводил много времени, погружаясь в размышления, даже когда был маленьким. Нередко он бывал молчалив, сосредоточен на своих рисунках, иногда я слышала, как он что-то бормочет, тихо разговаривает сам с собой. В своем воображении он жил второй, очень насыщенной жизнью. По вечерам я читала ему книги на английском языке — в школе все предметы велись на итальянском, а я считала, что он должен знать свой язык и литературу: «Тома Сойера», «Николаса Никльби», «Алису в Стране чудес». А еще мы вместе прочитали на английском «Одиссею» и «Илиаду» и кое-что из Библии.

Уже тогда, в раннем детстве, они были такие разные — Лео и Катерина. Он мог часами блуждать по своему воображаемому миру, тогда как Катерине требовалась компания. Ей нравилось с кем-нибудь поболтать, она обожала маленькие подарки — крошечных кукол и миниатюрных китайских зверюшек. У нее было что-то вроде коллекции. Я хотела и с ней читать книги, но она предпочитала, чтобы это делал отец, а значит — всегда только на итальянском. Знаете, эти отношения между маленькими девочками и их отцами. Мне даже не позволяли присутствовать, если они были вместе! Потом, когда он ушел, ее нельзя было оставить ни на минуту. Не важно, что я была занята, она никогда не готовила уроки одна, однако при этом приходила в ярость, если я пыталась помочь. Она кричала на меня: «Я могу сама все сделать! Но ты должна стоять рядом!»

Бедная Катерина… Мы совершаем так много ошибок с нашими детьми, но, даже оглядываясь в прошлое, кто может сказать, что правильно, а что — нет? Ей был необходим отец, а он был… тем, кем он был. Он уделял детям мало внимания, а потом мы развелись. Не знаю, в моих ли силах было что-либо изменить? Я отлично преуспела в самообвинениях. Прежде всего я винила себя за то, что вышла замуж за Уго, — этим я дала своим детям сумасбродного отца и лишила стабильности в жизни. Как вы понимаете, это глупое обвинение: без него они бы просто не появились на свет, в другом случае это были бы совершенно другие люди. И потом, к моему стыду, я была безнадежно в него влюблена. После розоволицых скучных американских мальчиков он был просто ослепителен.

Что я могла сделать, когда он ушел, чтобы возместить Катерине его отсутствие — ведь она хотела вовсе не моего внимания? Я прибегла к обману — все мы иногда так поступаем с нашими детьми. Маленькие подарки, о которых я говорила, что это от него. Если б возможно было вернуть прошлое, я не стала бы этого делать, сейчас я понимаю, что это была ошибка, но мое сердце обливалось кровью, когда я видела, как она, тихая и молчаливая, ожидала его возвращения. Я просто не знала, чем еще ей помочь.

Его смерть, как ни страшно такое говорить, во многих отношениях принесла нам облегчение. Катерине было только десять, Лео четырнадцать. И самой моей грандиозной уловкой стало «завещание», которое делило между ними две трети семейного состояния по достижении совершеннолетия. Уго действительно оставил завещание, но оно включало лишь его фантазии, а я превратила их в реальность. По договоренности с нашим юристом детям об этом не сообщили, поэтому, пожалуйста, ничего никому не говорите.