Мозг. Тонкая настройка. Наша жизнь с точки зрения нейронауки - Питер Уайброу

Даже сейчас, в начале XXI в., нам не до конца понятно, что мы совершили. Как бы мы ни хотели вернуться к простой и однозначной, на наш взгляд, морали XVIII столетия и принципам Декларации независимости (такие стремления отражает, к примеру, «Движение чаепития»{102} Республиканской партии США), мир изменился, и обстоятельства, формирующие наше поведение, изменились вместе с ним. В условиях изобилия и безудержного потребительства наше рыночное общество больше не находится в равновесии. Мы забыли о социальных институтах, которые обеспечивали работу нравственного автопилота интуитивного понимания, о необходимых долгосрочных инвестициях, благодаря которым возможно поддержание равновесия на рынке, и вместо этого отдали предпочтение краткосрочным конкурентным преимуществам и известности. Почему мы склонны к такому близорукому поведению в отношении будущего и какие именно отделы мозга ответственны за этот важнейший выбор, я расскажу в следующей главе.

Теплый летний вечер. Поезд с протяжным свистком вырывается из темноты тоннеля. Огибая скалистые возвышенности, он стремится к маленькой альпийской деревушке. Вагоны Восточного экспресса сверкают в вечернем свете, безупречные в своем голубом, кремовом и золотом убранстве. Люди, собравшиеся на площади вокруг эстрады, оборачиваются и машут; перед церковью только что обвенчавшаяся чета молодоженов улыбается перед объективами камер. Через окна вагона-ресторана можно увидеть пассажиров, обедающих в роскошной обстановке ар-деко. И вот, снова засвистев, легендарный экспресс входит в поворот и скрывается из глаз так же быстро, как и появился.

Что это такое? Может быть, абзац из какой-то статьи в журнале для путешественников Condé Nast Traveller? Или фрагмент воспоминаний из чьего-то дневника? Или начало романа в духе Агаты Кристи? Нет, боюсь, ничего из этого. На самом деле я описал то, что нередко происходит по вечерам в комнате на втором этаже лос-анджелесского дома профессора Хоакина Фустера{104}. Он известный нейрофизиолог и один из ведущих мировых специалистов по проблемам памяти. А кроме того, доктор Фустер очень давно увлекается моделями поездов.

«Я любил поезда с самого своего детства в Барселоне», – сказал мне Хоакин, когда я однажды пришел к нему и его жене Элизабет на обед. Они познакомились, еще будучи детьми. «Когда мы были маленькими, мы ездили на каникулы в одну и ту же деревню», – объяснила Элизабет. Но это были трудные для Испании годы. Отец Хоакина, врач, был на стороне тех, кто проиграл в гражданской войне, а когда началась Вторая мировая война, жизнь в Барселоне стала еще более тревожной. Для Хоакина, маленького мальчика, оказавшегося среди всей этой неразберихи, поезда и наблюдение за ними стали островком спокойствия.

Однако особая привязанность к Восточному экспрессу{105} возникла у него в 50-х гг. в Австрии. Окончив медицинский институт в Барселоне, он переехал в Инсбрук, чтобы продолжить образование в области психиатрии, начатое в Испании. «Меня очень интересовала анатомия мозга, – объяснил Хоакин, – а в клинике, где я стажировался, имелась замечательная коллекция образцов». Это увлечение и врачебные обязанности часто заставляли Хоакина работать допоздна, иногда в ущерб сну. Но в ночных бдениях было одно дополнительное удовольствие: окна кабинета Хоакина выходили на железную дорогу, и раз в сутки ровно в полночь под ними проходил Восточный экспресс, следовавший в Венецию. Путешествие на этом поезде, овеянном романтическими легендами, было доступно только богатым и знаменитым, а связанные с Восточным экспрессом таинственные истории Грэма Грина и Агаты Кристи, которые сами были его пассажирами в 1930-х гг., добавляли восхищения и будили фантазию. «Мне совсем не надоедало это ночное зрелище, шум и свистки чудесного поезда, – признавался Хоакин. – Я ловил себя на том, что представляю себе жизнь его пассажиров. Это стало моим постоянным развлечением. Так давно это было… – Он замолчал, глядя, как его миниатюрный экспресс снова пролетает мимо нас. – Но, как видите, – добавил он с улыбкой, – Восточный экспресс все еще ездит по моей спальне, а я все еще размышляю об анатомии, работе мозга и памяти».

* * *

Головной мозг специализируется на управлении информацией – ее получении, хранении, извлечении – и на выборе между альтернативными вариантами действий, необходимых для поддержания жизни. Конечно, схема нейронных путей в нем гораздо сложнее, чем любая железнодорожная сеть. Однако общее в этих системах то, что функции целого невозможно установить путем одного лишь рассмотрения составляющих частей. Для понимания работы мозга необходимо разобраться в том, почему и как его отдельные центры связываются и взаимодействуют между собой. Например, благодаря недавно запущенному проекту «Коннектом человека»{106}, использующему современные технологии получения изображений и компьютерное моделирование для картирования нейронных путей, мы узнали, что в мозге есть множество узлов локальной активности, которые взаимодействуют благодаря высокоскоростным протяженным связям. Здесь можно провести грубую аналогию с тем, как обширная сеть Лондонского метрополитена связана наземными экспрессами с различными городами севера и запада Англии. В обоих случаях критически важным фактором служит совместное функционирование частей системы как динамического целого.

Проект «Коннектом» позволил сделать большой шаг вперед в уточнении наших знаний о нейронных сетях головного мозга. Но это достижение лишь открывает новую главу в наших исследованиях личности. Вопреки распространенному мнению, мозг не запрограммирован, подобно компьютеру, на последовательное выполнение действий, а работает с информацией из различных источников параллельно, анализируя ее для достижения максимальной выгоды. Этот процесс в чем-то сходен с рыночным обменом, с помощью которого устанавливаются цены. В этой главе мы рассмотрим, что нам известно о принципах такого уникального функционирования мозга и о роли памяти, попытаемся понять, как происходит принятие решений, как при идеальных обстоятельствах инстинкты и разум интегрируются в этом процессе и почему порой наши самые благие намерения оказываются искажены привычкой и предпочтением краткосрочной выгоды.