Жажда боли - Эндрю Миллер

— Ты пришел, чтобы я написал твой портрет, друг мой?

— Вы должны сначала закончить наш! — кричат близнецы.

— Не бойтесь, — отвечает Молина, — вы уже почти увековечены.

Близнецы вскакивают с тахты, бросаются к картине и радостно хлопают в ладоши.

— А вы нарисуете нас потом? Нарисуете? Джеймс, ты никогда не догадаешься, что произошло! Мистер Каннинг пообещал, что представит нас ко двору! Ты только вообрази!

Молина смеется:

— Может быть, Джеймс тоже сможет туда пойти и танцевать с вами на балу. Сначала с одной, потом с другой. Пригласи их теперь же, Джеймс. Потом они будут иметь большой успех. Ну а сейчас вам следует снова сесть, дорогие мои, еще немного…

— Нам надоело! Мы хотим поговорить с Джеймсом.

— Джеймс посидит с нами и послушает вашу болтовню. А покамест сядьте как раньше, вот так… Руку, Анна, еще немного… прекрасно. Итак, я пишу.

Художник работает. Когда же близнецы стихают и вновь впадают в оцепенение, он говорит Джеймсу:

— Мера дара художника зависит от степени его внимания. Понимаешь? От того, как он смотрит на изображаемый предмет. Быть может, это также мера, которая определяет человека, как ты думаешь? Скажи, Джеймс, тебе нравится твой новый дом?

— Да, пожалуй.

— Так-так. Насколько я понимаю, ты обладаешь одной очень необычной… способностью. Не ведаешь чувств… ощущений. Честно признаюсь, не могу себе этого представить.

— А у вас какая способность? — спрашивает Джеймс.

— Вот эта. Только это жалкое владение красками. Посмотри, они уснули. Так часто случается. Кровь у них общая, и ее не хватает. Как тебе кажется, они красивые? Сейчас я тебе кое-что покажу. Когда они так засыпают, их нипочем не добудишься — хоть из пушки пали.

Молина подходит к девочкам и, наклонившись, берется за кайму на платье.

— Иди сюда, Джеймс.

Художник поднимает перепутанные оборки. Четыре полные ножки в красных чулках, подвязанные ленточкой выше колен; четыре ослепительно белых обнаженных бедра и две аккуратные бородки жестких медного цвета кудряшек. Девочки срослись боками. Молина берет руку Джеймса и прикладывает ее к тому месту, где сливается плоть, соединяются кости и кровь. В его глазах стоят слезы.

— Как мягко, не правда ли? Как… No sé cómo se dice…[26]Такое чувство, что стоит немного нажать, и твоя рука войдет внутрь. Я видел нечто подобное, Джеймс, у себя дома в Гранаде… Один человек, мавр, целитель… он забрался прямо внутрь мальчика и вынул из него всю скверну… Без ножа и без крови. Я своими глазами видел. Мальчику было немного больно, но не слишком. Его держала мать. Мавр забрался внутрь… так, словно вытаскивал рыбу из пруда. Я бы хотел написать их без одежды, но они стесняются. Думаю, если я налью им немного вина… Может, тогда они согласятся.

Джеймс легонько трогает девочек. Интересно, как распределены между ними основные органы: пищеварительный тракт и ободочная кишка, селезенка, почки, поджелудочная железа… что, если их недостаточно, если, к примеру, у них на двоих одна печень? Есть ли способ узнать об этом заранее или все выяснится только на операционном столе? Известно ли что-нибудь мистеру Каннингу?

Молина убирает руку мальчика, одергивает платье.

— Ты когда-нибудь писал красками, Джеймс?

— В школе я рисовал. Мне это давалось легко.

— Так я и думал. У тебя руки живописца. Руки художника. — Молина смотрит на мальчика и улыбается доброй, сострадательной улыбкой. — Ты и вправду ничего не ощущаешь, друг мой?

Джеймс мотает головой. Ему не требуется ничье сочувствие.

— Никакой боли?

— Никогда.

— А удовольствие? Ты испытываешь удовольствие?

Об этом его еще никто не спрашивал. Он смотрит на кота — тот с наслаждением обгладывает оставшуюся голову.

— Удовольствие?

Некоторые вещи, без сомнения, ему нравятся: знания, которые можно почерпнуть из книг мистера Коллинза, разные блюда, планетарий, богатый дом Каннинга. Но можно ли назвать это удовольствием? Или Молина имеет в виду что-то иное, что-то физическое, некое ощущение? В обособленном девственном мире внутри себя он знает ответ. Боль, удовольствие. Во сне перед ним мелькал их берег, их высокие прибрежные скалы — во сне он вдыхал веющий с берега сладостный бриз. И все же его окружает море спокойного бесчувствия. У корабля высокие борта, он незыблем, его большие серые флаги развеваются на ветру. Разве может быть иначе? Ему не хочется об этом думать.

Молина вновь стоит у холста, смешивая белую и синюю краску на старом обеденном блюде, что служит ему палитрой.

— А что там такое, в домике у озера? — спрашивает Джеймс. — Я видел, как слуга туда заходил. И близнецы тоже.

Молина кивает, продолжая сосредоточенно смешивать краски.

— Там один из самых замечательных… экземпляров мистера Каннинга. Конечно, он не всем о нем рассказывает. Только своим друзьям — ученым джентльменам.

— Но вы не сказали, что это такое.

— Это оттого, что я хочу, чтобы ты смотрел… — Молина ищет подходящее слово, — …с незамутненным сознанием.

— Вы отведете меня?

— Отведу.

— Когда?

— Сегодня вечером.

— Что еще есть у мистера Каннинга?

— Много. Много всего. Например, есть лунный мальчик.

— Ну этому-то я не поверю.

— Многие люди, Джеймс, не поверят, что бывают мальчики, которые не чувствуют боли.

— Как он выглядит, этот мальчик?

— Очень странно, а потом кажется, что совсем не странно. Не большой и не маленький. Без рогов. Ты его тоже увидишь. Когда-нибудь.

Джеймс долго глядит на профиль Молины, но больше ничего узнать не может. Художник полностью поглощен работой. Он пишет голубые глаза девочек, наносит голубой цвет там, где ему следует быть на картине.

Кот закончил свою трапезу. И теперь очень тщательно вылизывает лапки.

В сумерках вдруг появляется солнце; мир расцветает. Яркие краски, пение птиц, покрытая серебром трава. Но это длится лишь час, потом небо затягивают облака, несущие ночь, они торжественно плывут над холмами, деревней, озером. Свет исчезает в изящной золотой башенке. Из комнаты в комнату спешат слуги, зажигая свечи. Подбрасывают дрова в камины, закрывают оконные ставни.

Джеймс встречается с Молиной на черной лестнице. Художник подмигивает мальчику и показывает болтающийся в руке ключ.

— Готов?

Они выходят через низкую боковую дверь. Молина прихватил у одного из слуг фонарь, отбрасывающий слабый свет, достаточный, однако, чтобы увидеть ближайшие две-три ступеньки. По дороге к домику ни один из них не произносит ни слова. Домик невелик, построен в виде игрушечного храма. Рядом с ним, хмуро уставившись в сторону озера, стоит статуя Нептуна с толстым пузом, как у человека, страдающего расстройством пищеварения. Молина царапает ключом замок.