Жажда боли - Эндрю Миллер

— Хорошее лекарство?

— Ничего. Ничего хорошего.

— А вот мистер Каннинг дает нам хорошее лекарство. Он сам его делает.

— Чем вы больны?

— Да в общем-то ничем. Только иногда у нас болит голова и мы так устаем, что засыпаем, даже когда разговариваем.

— Ты всегда вместе с сестрой?

Она смеется, хмыкает так, будто он сказал нечто забавное, хоть и несколько сомнительного свойства.

— Конечно. Но с ней бывает так скучно. Зато скоро мы будем существовать отдельно, и тогда я не увижу ее целую неделю или даже месяц, а когда мы опять встретимся, нам будет о чем поговорить, как всем обычным людям.

Только теперь Джеймс понимает, в чем дело. Вот почему они так уютно устроились на скамье, точно две половинки чернильной кляксы.

— Когда вас должны разделить? — спрашивает он.

— Когда нам будет шестнадцать. Мистер Каннинг обещал.

— А сколько вам теперь?

Она уже спит. Вторая сестра смотрит на него.

— Ты утомляешь нас своими разговорами. Почему ты не в постели?

— А вы почему не в постели, если так утомились?

— Нам здесь нравится. Нам нравится смотреть на статуи. А вон та нравится больше всех, — она указывает в угол комнаты. Коренастая фигура с огромным, готовым к половому акту фаллосом, поднятым в небеса. — Мистер Каннинг говорит, что это бог садов Приап. Мы зовем его… — Она шепчет какое-то прозвище, которого Джеймс не слышит, и громко истерично хихикает. Сестра не просыпается. Ее большая голова раскачивается на груди.

— Давно вы здесь? — спрашивает Джеймс.

Она пожимает одним плечом:

— С тех пор как мистер Каннинг нас нашел… Мы позируем для портрета. Его рисует мистер Молина. Может быть, он и твой портрет нарисует, если ты к нему зайдешь.

— А где он рисует?

Она указывает куда-то наверх жестом таким же устало-изысканным, как жесты статуй. И тоже засыпает.

Он долго стоит над ними, наблюдая их сон и ожидая, что, быть может, хоть одна девочка проснется. По отношению к ним он чувствует какое-то родство, но это не нежность и не дружба. Стало быть, мистер Каннинг коллекционер, а он, Джеймс Дайер, как и эти близнецы, как и мистер Коллинз, — взят в качестве экземпляра в его коллекцию. Точнее, украден. Но Джеймса это не заботит. Каннинг послужит ему так же, как и Гаммер. К тому же в доме много такого, о чем он хочет разузнать побольше. Шестипалый библиотекарь; две девочки, сросшиеся в одну. Как это Гаммер назвал его однажды? Rara avis. Сколько здесь таких в золоченой клетке мистера Каннинга?

Проходит много дней, прежде чем он заговорит с ними вновь, хотя несколько раз он видит, как они прогуливаются по парку под одинаковыми белыми зонтиками — Анн и Анна, в ожидании своего шестнадцатилетия. Дважды он видит, как они идут вместе со слугой к маленькому домику, стоящему на пригорке неподалеку от озера. Слуга каждый раз несет туда ведро. В ту сторону — полное; обратно, если судить по тому, как свободно оно болтается на ручке, — пустое. Что до мастерской мистера Молины, то он ее не нашел. Джеймсу даже кажется, что она существует только у девочек в воображении.

Если ему скучно и хочется побыть в чьем-нибудь обществе, он идет в библиотеку. Мистер Коллинз, как ранее мистер Вайни, — они оба быстро заметили, сколь жадно мальчик впитывает знания, — заставляет его снимать с полок тома в кожаных переплетах и читать. Не стихи, разумеется, и не истории — к ним мальчик совершенно глух, — а книги по анатомии, атласы, описания опытов, книги со сложными любопытными схемами, книги по астрономии, геометрии… Мистер Коллинз стоит у него за плечом, декабрьский дождь стекает по оконным стеклам, и свечи мерцают в долгих зимних сумерках. Джеймс продирается сквозь латинские страницы «De motu cordis» Гарвея.[21]Но наибольшей притягательностью обладают для него рисунки: мир, скрывающийся под человеческой кожей, многочисленные петли кишечника, округлости и выпуклости крупных органов; ткани мускулов, прикрепившиеся к прочным костям; сложный механизм сердца, от которого в разные стороны отходят вены и артерии, извиваясь и разделяясь на маленькие венозные веточки.

Всю унылую пору года мистер Коллинз потчует мальчика книгами Борелли и Мальпиги[22](«Я принес в жертву почти все лягушачье племя…»); Фабриция[23]из Падуи; с верхней полки, стоя на цыпочках на своей передвижной кафедре, библиотекарь достает анатомию Везалия[24]«De humanis corporis fabrica», на обложке которой изображен собственной персоной знаменитый автор, чьи пальцы по самую ладонь погружены в живот женского трупа в Падуанском анатомическом театре. Джеймс даже запоминает десяток греческих слов.

Мастерская Молины, обнаруженная Джеймсом, как и все в этом доме, совершенно случайно — всего лишь повернул ручку выбранной наудачу двери, — расположена в верхних этажах среди лабиринта предназначенных для прислуги комнат, над кронами деревьев, почти вровень с кружащими по небу грачами. Она завалена всяким домашним хламом: перемазанными краской рубахами, чашками и чайниками, пустыми винными бутылками; среди прочего виднеются большие сломанные часы и кисти в кувшине с какой-то жидкостью. Серый кот припал к тарелке с рыбьими головами, не обращая никакого внимания на присутствие мальчика. Молина стоит к Джеймсу спиной. Не отрываясь от холста, он отводит назад руку и машет, приглашая Джеймса сесть на какую-то сломанную восточную тахту рядом с девочками. Похоже, что из-за своей неподвижной позы двойняшки впали в оцепенение, их платья сверкают, и в свете дюжины канделябров их лица покрыты лихорадочным румянцем.

— Ya está…[25]— говорит Молина. — Отдохни.

Он обходит холст, опускает кисть в желобок кремового цвета, с наслаждением потягивается.

— Так вот он каков, тот мальчик, о котором мне рассказывали.

Джеймс и Молина внимательно смотрят друг на друга, художник кивает головой. Высокий, худой человек с густыми бровями и густыми каштановыми волосами, перевязанными черной ленточкой.