По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

Дзинь!

За Маньковским заперли дверь на ключ. Старик оказался арестованным в клозете. Бедняге там пришлось просидеть все долгое время сходки. И начальство, его пославшее, на помощь ему не пришло. Кричал, стучал в дверь кулаками… В ответ только раздавалось:

— Тише, Маньковский!

Сходка открылась. Возбужденная, страстная… Оратор за оратором взвинчивают настроение. Решают послать делегатов к ректору для объяснений.

Делегаты отправляются.

Полчаса… час… Делегатов нет.

Подбегают два студента:

— Стратонов, посмотрите, Феофан что-то записывает!

Почему-то я решаю, что моя обязанность вмешаться. Подхожу к Феофану; за мной — целая толпа…

— Что это вы записываете?

Феофан захвачен врасплох: в руках у него бумажка…

— Дайте мне вашу записку!

Испуганный, побледневший, как стена, Феофан оглядывается… Кругом зловещие лица…

Безропотно протягивает записи. Читаю: действительно записаны разные фамилии. Рву бумажку на клочья.

— Не советую вам это повторять[133]…

Студенты волнуются из‐за отсутствия делегатов. Что с ними? Уже полтора часа…

Вскакивает на скамью маленький, нервный Иванов:

— А что, господа, если делегаты и совсем не вернутся? Что, если их арестовали?!

Нервность растет… Некоторые ораторы требуют более не ждать, а немедленно приступить к началу беспорядков. Другие, в их числе я, решительно возражаем против беспорядков: нам надо спасти исключенных, а беспорядками мы не только им не поможем, а увеличим еще их число. Другими способами надо действовать…

Но вот и делегаты! Долгие их переговоры с ректором, а ректора по телефону с другими властями, — ни к чему не привели. От ректора они вернулись ни с чем[134].

Горячие ораторы еще энергичнее требуют начать беспорядки. Мы, возражающие, требуем голосования. Подавляющее число рук поднимается за беспорядки…[135]

Значит, решено!

Теперь открываем уборную. Выходит Маньковский… С опущенной, нервно трясущейся головой, бледный, пропускается он сквозь строй возбужденных студентов. Пронзительные свистки, шиканье[136]…

Всей гурьбой отправляемся на традиционное место беспорядков — площадку вестибюля.

Крики:

— Ректора! Ректора!!

Из коридора, после прервавшейся лекции, выходит милейший профессор Н. А. Умов. Он сильно взволнован. Подходит к студентам, пытается говорить… Но его знают лишь свои, математики. Большинство студентов заглушает его слова резкими выкриками.

Махнув рукой, Н. А. нахмуренный уходит. Догоняю его:

— Николай Алексеевич, что вы хотели сказать студентам?

— Да, помилуйте, что они делают! Сколько будет новых, вовсе не нужных жертв…

— Я так же думаю. Пойдем назад, попробуйте, Николай Алексеевич, еще раз высказаться!

Поднимаюсь на стул и, добившись тишины, объясняю студентам других факультетов, как все мы, математики, уважаем Умова. Прошу поэтому его внимательно выслушать.

Н. А. поднимается на стул. Он пробует убеждать… Ничего не выходит, он снова должен умолкнуть. Уходит…

Продолжаются крики:

— Ректора!

Но ректор не появляется. Очевидно, и не придет.

Мы стоим на площадке уже часа два, оглашая своды безнадежными криками.

Внизу, в вестибюле, мобилизована вся инспекция и стоит внушительный отряд полиции. Говорили потом, будто в соседних дворах были и воинские части. Мы отрезаны от внешнего мира.

Голод начинает мучить не на шутку. Что же дальше делать? А сдаваться не хочется.

Предлагают устроить складчину для покупки провизии. Набросали в шапку денег. Кто пойдет покупать? Удалось подкупить одного из сторожей: берется раздобыть хлеба и колбасы. Первая партия провианта до нас доходит благополучно. Хлеб и колбасу делим на кусочки и жадно поедаем. Увы, когда сторож несет вторую порцию провианта, его перехватывает инспекция, и продовольствие конфискуется!

Однако день кончился. Совсем уже стемнело. А света нам не дают. Обе стороны уперлись… Что ж, будем, может быть, и ночевать здесь…

Но голод чувствуется вовсю. Становится явно бессмысленным упорствовать и безрезультатно взывать к ректору. Но что же еще можем мы сделать? Не ломать же здание!

Кто-то, наконец, спускается вниз — в роли парламентера. Объяснение с инспекцией и с полицией:

— Всем обещают свободный выход!

— Голосовать: оставаться или разойтись!

Поднятием рук решается:

— Расходиться!

Утомленные, голодные, подавленные сознанием бесплодности демонстрации — расходимся по домам.

Суд

Часть студентов арестуется в ту же ночь. Образуется особый суд. На другой же день и я получаю от него вызов.

Молва уже разнесла, что предстоит массовое исключение студентов и высылка их из Одессы. В числе предназначенных к исключению называли и меня.

С тяжелой душой шел я в этот суд. Получалась некоторая нелепость: я энергично восставал против этих заведомо бесцельных беспорядков, предвидя то, что неминуемо последует. Хотя я и пошел с другими, но я боролся против развития беспорядков… Далее, у меня была в полном ходу научная работа на обсерватории, и я пользовался добрым отношением к себе почти всех профессоров… И слишком, наконец, ярко всплывала в памяти та семейная драма, которою сопровождалось, несколько лет назад, увольнение из числа студентов и высылка в сопровождении жандармов из Москвы старшего брата Вячеслава. Для родителей это было страшным ударом. А брат, хотя после этого и устроился снова в Дерптском университете, но сильно расшатал свою нервную систему[137]. Заканчивая экзамены на доктора медицины, он, во время пасхальных вакаций, застрелился[138]. Самоубийство старшего сына совсем подкосило моих родителей… А теперь — новая драма со мною — последним сыном!