Графиня Тьмы - Жюльетта Бенцони

Эттенхайм находился примерно в двадцати пяти лье от Базеля, и Батц добрался туда только к вечеру следующего дня. Волнение за судьбу малолетнего короля миновало, и теперь у него не было никакой причины гнать коня. Город, расположенный на первых возвышенностях Шварцвальда, недалеко от Рейна, ютился посреди вспаханных земель и виноградников; на самой его высокой точке устроилась красивейшая церковь нежно-розового цвета в стиле барокко. Эттенхайм ранее считался сердцем маленького княжества в составе Страсбургской епархии, но потом отделился. Здесь поселился принц-кардинал де Роган[40]после недолгого пребывания в рядах духовенства Конституанты; с тех пор он вел достойную жизнь и славился щедростью. Первые эмигранты, устремлявшиеся на восток, пользовались его поистине братским гостеприимством. Среди них были принц Конде, его «принцесса», офицеры и виконт Мирабо, младший брат политического деятеля, именно здесь создавший свой знаменитый легион. Легионеры, известные своими черными мундирами, входили в состав армии Конде и прославились отвагой и мужеством. Но армия Конде покинула город, после чего в Эттенхайме воцарилось относительное спокойствие.

Трагическая судьба постигла эту горстку отчаянных волонтеров, продемонстрировавших удивительное бесстрашие и подававших пример как своим однополчанам, так и тем французам, которые были их противниками. Летом 1793 года армия Конде провела блестящую операцию на линии Висембурга, где, захватив Хагенау, начала присматриваться к Страсбургу. Конвент отправил туда значительное подкрепление. Одновременно Пишегрю в Бертсхайме и Гош в Гейсберге отбросили солдат принца: им пришлось отойти к Ландау, переправиться через Рейн и расквартироваться на зиму в Растатте. Это был тяжелый болезненный исход, с исключительными по жестокости эпизодами, как, например, вот этот: в одной повозке перевозили двоих, одним из них был господин де Баррас, кузен Барраса из Конвента, а вторым — гренадер из легиона Мирабо, кричавший от боли на каждой выбоине. Баррас призывал раненого стоически переносить страдания по примеру господа, отдавшего жизнь на кресте, и короля, умершего на эшафоте. На что раненый, не прекращая стонов, ответил:

— Легко говорить, когда ты не ранен…

Вместо ответа Баррас распахнул плащ, продемонстрировав гору бинтов, прикрывавшую то, что осталось от его ног, оторванных пушечным ядром.

Затем на маленькое войско навалилась страшная зима, принеся болезни, холод, обнищание и болезнь герцога Энгиенского. У принца Конде не хватало денег, он все время был на грани разорения, несмотря на помощь своей хорошей знакомой, принцессы Монако, продавшей все свои бриллианты и ценности ради помощи принцу. В конце концов поступили субсидии из Англии. Это позволило Конде переформировать свой корпус, учитывая передвижения рейнской армии, и с помощью внука занять позиции в лагере Мюльхайма, сокращая таким образом расстояние между ними и вражескими частями.

Но в Эттенхайм, где ритм повседневной жизни отбивали мирные колокола, отголоски войны доходили лишь только во время коротких наездов герцога Энгиенского. Молодой герцог не упускал возможности повидаться с возлюбленной, а заодно испытать на себе благотворное воздействие местного горячего источника: курорт продолжал функционировать и в эти смутные времена.

Жил кардинал де Роган не в замке, а в огромном старинном доме под названием Амтсхаус, в самом сердце городка. Его огромная двухскатная коричневая крыша была увенчана парой резных щипцов. Дневной свет проникал в помещение через множество мелких, почти квадратных окон, а дверь не закрывалась ни днем ни ночью. Дом окружали тенистые деревья. Кардинал посвятил себя служению всем, кому могла понадобиться его помощь. Жил он просто, вместе с племянницей и несколькими домашними, по большей части священниками. Обо всем этом Батц узнал в трактире «У Солнца», прилепившемся сбоку к старинному монастырю. Еще ему сказали, что лучшее время для частной аудиенции было утро, сразу после мессы, которую проводил Его Преосвященство ежедневно в семь утра в розовой церкви неподалеку.

День только занялся, когда Батц, уже готовый к встрече, чисто выбритый, с иголочки одетый, наблюдал из окна трактира, как проходил по улице интересующий его господин, завернувшись в широкий черный плащ. С ним под руку шла девушка. Она откинула на плечи капюшон, и видно было, что она белокура и очень хороша той удивительной красотой, что завораживает мягко, без агрессии. Эта красота напомнила ему Мари… Позади них семенил коротышка священник с псалтырем в руках.

Батц выждал положенное время, чтобы кардинал успел позавтракать. Сам он выпил кофе со шварцвальдским хлебом, таким же темным, как и гора, плотным и вкусным, так хорошо сочетающимся со свежим маслом и еловым медом. Он был у кардинала около девяти утра. На лестнице его встретил все тот же монах.

— Я барон Жан де Батц. На службе Его Величества короля Людовика XVII! — совсем по-военному отрапортовал он, вытянувшись во весь рост.

Священник вытаращил глаза, приподнял одну бровь и улыбнулся:

— Вот это неожиданность! Меня зовут аббат Эймар, я из аббатства Невиллер в Эльзасе, специально приставлен к Его Преосвященству. Соблаговолите подождать. Я узнаю, смогут ли вас принять.

— По-вашему, меня примут?

— Я бы очень удивился, если бы отказали…

И действительно, буквально через несколько мгновений Батц уже входил в небольшую комнату, служившую одновременно рабочим кабинетом, гостиной и молельней. Соблаговолившее выглянуть зимнее солнце протянуло свои лучи в оба открытых по этому случаю окна, впустив морозный воздух, от которого Батц, оставивший плащ в вестибюле, поежился. Истинный сын теплой Гаскони, он боялся холода.

Не таков был, судя по всему, тот, кто шел ему навстречу, с естественной простотой носивший черную сутану. Лишь только пурпурная шапочка, вокруг которой вились благородные седины, свидетельствовала о ранге хозяина кабинета. Батц склонился и был допущен к поцелую золотого перстня с сапфиром. В свои шестьдесят принц-кардинал Луи де Роган все еще был великолепен, несмотря на бороздящие тонкое лицо морщины — следы тернистого пути в деле, как его тогда называли и будут называть и впредь — «Ожерелья королевы». Руки кардинала были исключительно красивы. Для встречи посетителя он приберег одну из своих самых благосклонных улыбок

— Неуловимый барон де Батц! — сказал он. — Известно ли вам, какая честь принимать у себя в доме человека, за которым все еще гоняются полицейские Франции?

— Ваше Преосвященство ценит меня больше, чем я того заслуживаю.

— Полно! Вы становитесь легендой! Человек короля, тот самый, который все испробовал, дабы спасти его от эшафота утром 21 января, тот, кто помогал королевской семье, затем королеве, стремясь избавить ее от ужасной кончины…

— Который вдобавок выкрал Людовика XVII из Тампля, воспользовавшись переездом Симонов, которым было поручено его «воспитание». Да, я тот самый Батц, — добавил он без ложной скромности. — И пришел поговорить с вами, монсеньор, о Его Королевском Высочестве!

Любезное лицо кардинала вмиг замкнулось, став почти высокомерным.