Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь - Диана Чемберлен

– Бабуля, а почему ты не пошла на сегодняшнее собрание? – спросила я. – По-моему, дядя Тревор стремится найти союзников своим планам выгодного использования наших владений. Может, тебе тоже следовало быть там?

Ее щеки вдруг вспыхнули.

– Ума не приложу, как мой сын может настолько бессердечно относиться к семейным ценностям, – заявила она, опустившись на диван. – Мы воспитывали его в более возвышенном духе. Ты можешь себе представить, что наши прекрасные горные склоны покроются сетью мощеных улочек с халтурными домишками и толпами посторонних людей, едва не сидящих на головах друг у друга? Чужаками, ничего не понимающими в Ридже, которым наплевать на его природные красоты? – Она взяла кусочек помадки, но расстроенно положила его обратно. – Он стал слишком жадным! – Она укоризненно покачала головой. – А его дети! Переезд Саманты и Кэла в Колорадо был для меня точно нож в сердце, понимаешь, Молли? – Она пристально взглянула на меня, и я кивнула, уже пожалев, что затронула столь болезненную тему. – И он спокойненько отпустил их. А ведь их поколению надлежало беречь Моррисон-ридж и его традиции.

– Да-да, понимаю, – поддакнула я, выражая скорее сочувствие, чем согласие.

– Даниэль уже одной ногой в городе, ты же понимаешь, верно? – продолжила сетовать бабуля. – Боюсь, это непосредственно затронет и тебя. Тебе придется нарожать кучу детей и сохранить жизнь в Моррисон-ридже.

Я рассмеялась, не в силах вообразить, что я буду делать завтра, не говоря уж о том, чтобы заглянуть во времена моего замужества, отягощенного кучей детей. На ее щеках еще горели красные пятна, и мне захотелось отмотать время назад, к беспечной кухонной обстановке. Тогда я ни словом не упомянула бы об этом собрании. Ведь мне все равно так и не удалось понять, почему она не пошла туда. Ей следовало бы высказать свое мнение всем собравшимся у нас дома, где это могло бы иметь значение, а не мне, поскольку я ничего не решаю.

– Ставь свою запись, – вдруг резко сменила она тему. – Не желаю больше думать об этих дрянных домах.

Взяв кусочек помадки, она скинула сандалии и, устроившись поудобнее, положила ноги на край журнального столика.

Поднявшись с дивана, я направилась к видеомагнитофону, чтобы вставить папину кассету. Там уже стояла какая-то пленка, и я нажала на кнопку выброса кассеты.

– Ты уже смотрела сегодня какое-то кино? – спросила я.

– Что? – Она выглядела смущенной. – Ах нет, это не кино.

Вытащив кассету, я взглянула на написанное от руки название. «Грэхем и Нора, свадебный танец».

– Обалдеть! – Я повернулась к бабуле. – Это что, запись с папиной и маминой свадьбы?

– Только их первый танец. – Она вдруг встала и забрала у меня кассету. Быстро наклонившись, бабушка поставила ее на нижнюю полку телевизионной подставки и проворчала: – Давай уже, вставляй свой сеанс.

Я вставила папину кассету в видеомагнитофон и устроилась на другом конце дивана, подальше от бабушки. Сначала на экране появился папин кабинет в Эшвилле. В одном из трех кожаных кресел сидела какая-то девочка, но я не успела толком разглядеть ее, камера быстро переместилась на лицо моего отца. Эту запись, должно быть, сделали не меньше двух лет назад, поскольку здесь он еще, как обычно раньше, сидел за столом и даже слегка поднимал правую руку, говоря что-то перед камерой. Он пояснил, что получил согласие от своего пациента и его родителей на общественный просмотр этой записи, но будет называть девочку вымышленным именем Дорианна.

– Молли, разве он еще может так поднимать руку? – спросила бабуля.

– Едва ли, – ответила я, что, на мой взгляд, звучало лучше, чем «абсолютно нет».

Бабуля ничего не сказала, и я прикусила губу. Мне следовало ответить, что он может «немного» шевелить рукой. В невинной лжи ведь нет ничего страшного.

Камера снимала этот сеанс в таком ракурсе, что мы видели отца в профиль, а Дорианну – анфас. Я испытала гордость, глядя, как он разговаривает с ней. Гордость и, честно говоря, ревность. Дорианна – как бы ни звали ее на самом деле – выглядела немного младше меня, и я невольно почувствовала зависть к тому, как он разговаривает с ней. Я привыкла быть единственным важным ребенком в его жизни. И мне стало ясно, что его действия внушают Дорианне чувство важности.

Я быстро догадалась, что Дорианна страдает от излишней застенчивости и робости. Мне встречались такие дети. Большинство людей этого не замечает, но папа научил меня видеть их. И быть с ними повежливее. «Они удивятся тому, что ты относишься к ним с уважением», – говорил он.

– Некоторые из самых могущественных и творческих деятелей нашей истории были весьма застенчивы, – сообщил папа девочке. – К примеру, Авраам Линкольн, Элвис Пресли, Альберт Эйнштейн и Джонни Депп.

Я рассмеялась.

– Он добавил Джонни Деппа ради меня, – пояснила я. Мне и в голову не приходило, что я уже так давно питала слабость к Джонни Деппу.

– А кто это? – спросила бабуля.

– Потом расскажу.

Папа также обзавелся списками знаменитых людей, поначалу неспособных научиться читать, страдавших от приступов взрывного гнева или от аутизма, как герой Дастина Хоффмана в «Человеке дождя». У папы имелись особые списки для любого пациента, входящего в его кабинет.

Дорианну, казалось, подбодрили перечисленные отцом имена, но потом она начала описывать, как мучительно ей из-за собственной стеснительности ходить в школу, и глаза ее наполнились слезами.

– Ох, он уже довел бедняжку до слез, – заметила бабуля.

– Иногда поплакать полезно, – компетентно заявила я. – Это означает, что сеанс по-настоящему заинтересовал ее. Она искренне увлечена.

– Откуда ты так много знаешь?

– Папа многому учит меня, – пожав плечами, ответила я.

Бабуля печально улыбнулась.

– Ох, Молли, – с тоской произнесла она.

– Что случилось? – испугалась я.

– Ничего, – пробормотала она и добавила: – У меня просто сердце разрывается, как он страдает.

– У него все нормально, – заверила я.

Я никогда не слышала от него ни малейших жалоб.

Мы досмотрели остаток записи. Папа провел с Дорианной несколько упражнений, чтобы помочь ей в процессе игры преодолеть свою застенчивость, но экран погас, и результатов нам не показали.

– Ну вот, – огорченно сказала бабуля. – Неужели это все?

– Есть еще вторая часть, – сообщила я. – И я не сомневаюсь, что все закончилось успешно. Он не стал бы снимать трудный случай. Эта девочка, вероятно, теперь королева бала.

– Разве он может так быстро изменить чью-то натуру?

Откусив уголок помадки, я раскинулась на диване и так же, как бабуля, закинула босые ноги на журнальный столик.

– Он не сказал бы, что изменяет их. Обычно он говорит, что они сами изменяются, – продолжая лакомиться помадкой, пояснила я и спросила: – А ты знаешь Питера?