Охотничий Дом - Люси Фоли

Хоть какая-то компенсация за разрушенный покой. Даг улыбнулся.

Он взял с собой собак. Гриффин – красавица-ретривер, короткошерстная, с мягкими, бархатными губами. А Волли – австралийская овчарка, тоже красотка, но со слегка странной мордой – один глаз карий, другой голубой, а окрас мраморный, будто чернила расплылись по воде. Обе собаки души в нем не чаяли, им не было дела до его угрюмости, которая отпугивала людей.

Вечером собаки вели себя чуть возбужденно. Наверное, потому, что в воздухе витало предвестие снега – необычный, чуть металлический свежий запах. Прогноз ничего не обещал, но в таких местах, как это, учишься больше доверять глазам и запахам, а не науке.

Завтра придется обойти этих тупых туристов, предупредить. Похоже, снегопад ожидается нешуточный. Если им нужно что-то из продуктов на ближайшие пару дней, пусть скажут сегодня. Навалит снега по-настоящему – и проехать будет невозможно даже на «лэндровере». Никто не сможет добраться сюда. Или выбраться отсюда.

Он поднял ветку с тропинки и швырнул. Та исчезла где-то в темноте. Собаки сорвались с места. Еще не так давно они были одинаково проворные, но Гриффин постепенно стареет и уже не столь быстрая, как прежде. Волли вырвалась вперед и получила приз – судя по яростному мотанию хвоста.

В такие часы Дагу даже дышалось легче.

Внезапно Волли бросила палку и завыла.

– Что такое, девочка? Что там такое?

Гриффин тоже что-то учуяла. Обе уже бежали, опустив морды к земле. Наверное, кролик или лиса. А то и олень. Хотя олени не часто выходят к озеру.

Тут и Даг услышал шум, потрескивание, шорохи – словно крупное животное осторожно пробиралось через подлесок.

– Кто здесь?

Раздался громкий треск. Зверь – или человек – ломился прочь.

Собаки устремились на звук. Даг позвал их – раз, другой. Собаки неохотно, но вернулись. Если это снова кто-нибудь из гостей, собаки напугают идиота до смерти.

Даг направил луч фонаря на землю, пошарил им вокруг – и в ярде от себя увидел четкий след ноги. Один-единственный. Отпечаток был крупный. Даг осторожно поставил в него свой ботинок. Размер почти тот же. Конечно, это мог быть кто-нибудь из гостей, но странно, что человек решился отойти от домов так далеко. Он слышал, как они спускались к берегу перед ужином, но чтобы углубиться на такое расстояние, да еще почти в полной темноте… И у оставившего след ботинка отличная рифленая подошва. А эти лондонские хлыщи все как один в обувке, которую они считают в самый раз для загородных приключений, – в «дюбарри» и «тимберлендах».

Значит, исланды? У них-то годная обувь. Но остается вопрос: зачем кому-то из гостей убегать, услышав его оклик?

* * *

Даг едва ли не каждую ночь в это время выбирался проверить, все ли в порядке. Однако не все свои ночные вылазки он помнил.

Однажды, проснувшись, он обнаружил, что лежит на мокром вереске у противоположного от домов берега, рядом с бывшим лагерем скаутов. Стояла глубокая ночь, но, к счастью, светила луна, и он сумел сообразить, где находится. Он не помнил, как попал сюда, но ноги ныли так, будто долго бежал. Руки горели. Уже в коттедже он обнаружил, что ладони все в ссадинах.

Он так и не смог вспомнить, что с ним произошло. Однажды в детстве ему делали общий наркоз. Словно черный занавес упал, свет выключили, время исчезло. Вот и в этот раз большой кусок времени выпал, вместо него зияла пустота. Он мог находиться где угодно. Делать что угодно.

Такое с ним приключалось и в городе, только там было хуже. Он обнаруживал себя в незнакомой части города, брел по неведомым улицам, лежал на детской площадке или, спотыкаясь, ковылял по шпалам железки. Этому имелось название, звучащее как название музыкального произведения, – фуга. Красивое слово для такой гнуси. По словам психиатра, эти провалы в памяти – следствие травмы. Они являются симптомом, а не расстройством как таковым. И главное для него – начать говорить о том, что с ним случилось. Это понятно? Потому что это состояние – даже если оно пока и не причинило большого вреда, не считая ночной неразберихи, – однажды может закончиться плохо. Для него самого. Для других людей. В конце концов, уже ведь произошел один инцидент. Собственно, из-за этого-то он и пришел к психиатру.

– Да, – сказал Даг, глядя доктору прямо в глаза, – но это не было в состоянии фуги. Я точно знал, что делаю.

Психиатр откашлялась, вид у нее был недовольный.

– И тем не менее, думаю, мы установили, что и тот инцидент, и все эти случаи прямо или косвенно связаны с травмой.

Ему было предписано определенное число сеансов, хотя в отчете психиатр указала, что, по ее мнению, этого недостаточно. Он дважды перечитал: все предписания носили рекомендательный характер, а не обязательный. Он мог спокойно игнорировать ее советы. Дагу не верилось, что он так легко отделался. Но мысль, что, сам того не сознавая, он может причинить кому-то боль, засела у него в голове. И, вместо того чтобы прибегнуть к крайней мере, – ибо он и мысли не допускал, что станет обсуждать тот день, даже ради спасения собственной жизни, – он уехал туда, где почти нет людей.

* * *

Какое-то время он выжидал у кромки леса, пытаясь уловить шум, движение. Но было тихо, и собаки вроде тоже успокоились.

Той же дорогой Даг вернулся к себе. Не раздеваясь, повалился на кровать, надеясь, что, может, удастся хоть немного поспать.

Обстановка в его комнате была спартанская. На стенах никаких картин, на полках никаких безделушек, только пара тоненьких книг – сборник рассказов и сборник стихов. Даг давно уже ничего не читал, эти две книжки были связью с тем человеком, которым он был прежде, ключом к нему. В комнате не было ничего, что бы сообщало хоть что-то о ее обитателе, – если, конечно, не считать подсказкой саму ее аскетичность. В этой безликости было что-то от тюремной камеры. И это, если знать его жизнь, – а ее никто хорошо не знает – было никаким не совпадением.

Даг повернулся на бок, закрыл глаза. Имитация сна. Если повезет, получится подремать час или два. Он научился жить с этим, глушил кофе, чтобы побороть головокружение, принимал обезболивающие, чтобы подавить головные боли. Когда-то он спал глубоким, спокойным сном – как животное. То была жизнь другого человека, а сейчас такое невозможно и представить. Теперь каждый раз, закрывая глаза, он видит те лица. Умоляющие глаза будто спрашивают: Почему мы? Чем мы заслужили это? Их руки цепляются за его волосы, одежду. Он чувствует их на себе, пытается сбросить. Даже открыв глаза, он ощущает призрачные следы их пальцев на коже – как паутину воспоминаний.

После звонка в полицию я набрала лондонский номер босса. Разумеется, трубку взял не он, я услышала шелковый голос секретарши:

– Чем могу помочь?

Рассказала ей все. С полминуты в трубке ошеломленно молчали, потом она сказала: