Ветер в ивах - Кеннет Грэм

– Ах, бросьте вы эту стирку, – поспешно сказал Жаб. Ему вовсе не нравился оборот, который принимала беседа. – Лучше подумайте о кролике. Жирный, молодой кролик, ей-богу, слюнки текут. У вас лук есть?

– Я не могу сосредоточиться ни на чём, кроме стирки, – отвечала женщина, – и совершенно не понимаю, с чего вы так печётесь о кролике, когда перед вами открывается исключительно блестящая перспектива. Вон там, в углу у рубки, груда белья, и если вы выберете то, что необходимо постирать в первую очередь (вы это, разумеется, определите сами, мне даже в голову не придёт вам подсказывать, с вашим-то опытом!), если вы выстираете и прополощете, пока есть время, и мне будет помощь, и вам удовольствие. Вот вам ушат, мыло, котёл на плите, вот ведро, воду зачерпнёте в канале, и я, по крайней мере, буду спокойна, что вы заняты любимым делом, а не тратите время попусту, зевая от скуки.

– Нет, знаете что, я лучше встану к штурвалу, – перебил её Жаб, встревоженный уже не на шутку, – а вы займитесь стиркой своих вещей. Мало ли, вдруг я их испорчу или обработаю не по вашему вкусу. Я больше разбираюсь по части мужского белья, это моя узкая специализация.

– К штурвалу? – Женщина рассмеялась. – Править баржой не так легко, да и скучно, а я хочу скрасить вам путь. Нет уж, вы лучше займитесь стиркой, раз вы её любите, а я буду править. Не спорьте, пожалуйста, и не лишайте меня удовольствия услужить вам.

Жаб вынужден был признать, что его загнали в угол. Он прикинул несколько вариантов побега, увидел, что до берега не допрыгнуть, и угрюмо покорился судьбе.

«Если на то пошло, – подумал он в полном отчаянии, – то стиркой может заниматься любой дурак!»

Он вытащил из рубки на палубу мыло, корыто, взял наугад несколько вещей из кучи, наспех припомнил всё, что видел, заглядывая порой в окна прачечных, и бросился в бой.

Прошло полчаса. С каждой минутой Жаб свирепел всё больше. Всё, что он ни делал с вещами, явно не шло им на пользу. Он их тёр, шлёпал, полоскал, теребил – в ответ они смеялись над ним из корыта, по-прежнему заскорузлые в своей первородной грязи. Время от времени он тревожно оглядывался через плечо, но хозяйка баржи смотрела прямо перед собой, не отрываясь от штурвала. Болела спина. Жаб в ужасе заметил, что кожа на его пальцах стала морщинистой. А ведь он так гордился гладкой, туго натянутой кожицей! Вполголоса бормотал он такие слова, каких никогда не должны употреблять ни прачки, ни жабы. В сотый раз он потерял мыло…

Внезапный взрыв хохота заставил его выпрямиться и обернуться. Женщина откинулась всем телом назад и долго, радостно хохотала, так что по её щекам текли слёзы.

– Всё время за вами смотрю, – выдохнула она сквозь смех. – Я сразу решила, что вы обманщица, больно уж вы нахально разговаривали. Ай да прачка! Лопни мои глаза, да вы и салфетки в жизни не выстирали!

Тут Жаб, давно уже с трудом себя сдерживавший, окончательно вскипел и потерял всякую осторожность.

– Вы пошлая, вульгарная женщина! – заорал он. – Выбирайте выражения, когда разговариваете с теми, кому вы не ровня! Прачка! Да, я не прачка, к вашему сведению! Я – Жаб, знаменитый Жаб, владелец Жабсфорда, и если счастье временно отвернулось от меня, это не значит, что надо мной может смеяться толстая глупая баба на какой-то барже!

Женщина наклонилась и пристально вгляделась в его черты.

– И вправду, – воскликнула она, – ничего себе! Мерзкая, противная, гадкая ЖАБА – на моей красивой, чистой барже?! Нет, уж этого я не потерплю!

Она отпустила румпель и резким движением схватила Жаба одной рукой за левую переднюю лапу, другой – за правую заднюю, и… Мир в его глазах вдруг перевернулся, дощатая палуба баржи проплыла через небо, в ушах засвистел ветер, и Жаб взлетел в воздух, быстро вращаясь на лету.

Когда полёт завершился, вода оказалась слишком, на его вкус, холодна, хотя и не настолько, чтобы охладить его пыл или остудить ярость. Он вынырнул на поверхность, стёр ряску с глаз – и первое, что он увидел, были уплывающая баржа и толстая хозяйка, по-прежнему хохотавшая на корме. Кашляя и задыхаясь, он прилагал все усилия, чтобы нагнать её.

Намокший халат стеснял движения. У берега ему пришлось немного передохнуть, поскольку выбраться с ходу без помощи на крутой откос не удавалось. Восстановив дыхание, он подобрал полы халата и юбок и со всей быстротой, на которую был способен, бросился догонять баржу. Он не испытывал ничего, кроме гнева и жажды мщения.

Когда он поравнялся с баржой, женщина ещё не отсмеялась.

– Выстирай себя хорошенько, со щёлоком, – закричала она, – накрахмалься и высохни, тогда сойдёшь за вполне пристойную ЖАБУ!

Жаб не ответил. Ему нужна была не лёгкая победа в пустой перебранке, а страшная и жестокая месть. И то, к чему он стремился, замаячило впереди. Спринтерским рывком он нагнал коня, отвязал и швырнул верёвку в сторону, вскочил на коня верхом и, яростно колотя пятками по бокам, бросил с места в галоп. Они мчались прочь от канала, в степь, через рвы и бездорожье, и только один раз Жаб оглянулся. Баржа ткнулась носом в противоположный берег канала. Хозяйка размахивала руками и во всё горло кричала:

– Стой, стой, стой!

– Слыхали мы уже эту песенку, – откликнулся Жаб и пришпорил своего скакуна, отчего тот рванулся вперёд с удвоенной скоростью.

Но старый, видавший виды конь не был способен на сколько-нибудь длительные усилия. Его галоп перешёл в рысь, рысь сменилась неторопливым шагом. Жаба это вполне устраивало, ведь он хотя и шагом, но двигался, а баржа стояла на одном месте. Добившись чего хотел, он снова пришёл в хорошее настроение и тихо трусил верхом по тропинкам и по ложбинкам, обеспокоенный только одним: никак не удавалось заглушить мысль о том, что, с тех пор как он в последний раз что-то ел, прошло уже очень много времени. Но вот канал остался далеко позади. Через несколько миль лихого всадника совсем разморило.

Конь встал и начал щипать траву. Жаб от толчка проснулся, с трудом удержался в седле и огляделся по сторонам. Они находились посреди обширного выгона, заросшего можжевельником и ежевикой. Рядом стоял обшарпанный цыганский фургон. Возле фургона на перевёрнутом ведре сидел человек. Человек был, без сомнения, очень занят: он курил трубку и смотрел прямо перед собой. Около него трещал хворост в костре, а над огнём висел котелок. В котелке что-то бурлило, булькало, из котелка выбивался пар, из котелка разносился запах. Запах клубился, свивался жгутом и собирался единым облаком. Великолепный, сладостный, он напоминал живой дух Природы, обретший форму и воплотившийся в облике доброй богини, матери сочувствия и уюта. Вот когда Жаб по-настоящему понял, до чего он голоден! Всё, что он ощущал ранее, было сущей ерундой. Теперь он явственно осознал, что дело не терпит промедления, иначе будет беда. Он внимательно осмотрел цыгана, чтобы определить, что легче, применить к нему силу или прельстить материальной выгодой. И так он сидел долго-долго, и нюхал, нюхал, и всё глядел на цыгана. Цыган тоже сидел, курил и смотрел на него в упор.