Горе от богатства - Маргарет Пембертон

В середине дня она все же решилась на из ряда вон выходящий поступок – оставила Дженсвру и поспешила к настоятельнице.

– Я знаю, это против правил, матушка, – начала она, задыхаясь, – но головка никак не показывается, необходимо пригласить доктора.

Настоятельница окинула ее ледяным взглядом.

– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что роды, которые здесь время от времени принимают, должны оставаться в полной тайне, сестра Мария Луиза. Пригласить доктора – означает подвести семью, оказавшую нам доверие.

– Да, матушка, – ответила сестра Мария Луиза, горестно сложив узловатые руки, – но если не пригласить доктора – дитя умрет…

Лицо настоятельницы не дрогнуло. Она знала, что смерть ребенка будет безразлична мистеру Гудзону.

– …и мать тоже умрет от слабости, – закончила сестра Мария Луиза.

Настоятельница поджала губы. Это в корне меняет дело. Мистер Гудзон произвел впечатление любящего отца, кто знает, как подобный исход может подействовать на него. Вдруг он потребует вернуть назад свое щедрое пожертвование? Рисковать нельзя. Сестра Мария Луиза права. Надо немедленно послать за доктором.

– Возвращайтесь к своей подопечной, сестра, – сухо произнесла она. – Я приму меры.

Местный доктор прибыл поздно вечером. Когда он вошел, Дженевра всхлипнула от радости – наконец-то хоть кто-то сможет ей помочь. Наконец она в надежных и умелых руках.

Доктор подошел к ней, высокий, с роскошными бакенбардами, в сюртуке и цилиндре. Он поставил свой саквояж на пол у кровати, осмотрел зрачки роженицы и измерил пульс. Опять начались схватки. Дженевра корчилась от боли, кричала, впадала в забытье. Доктор сбросил мятую, мокрую от пота простыню, прикрывавшую ее живот и ноги, и откинул рубашку.

Сестра Мария Луиза протестующе закудахтала, бросилась поднимать простыню, чтобы прикрыть Дженевру. Доктор повернулся и смерил ее таким взглядом, что сестра застыла с простыней в руках.

– Как можно принимать роды, не видя, что происходит? – возмутился доктор, он не мог поверить, что эта ветхая неумелая старуха выполняет обязанности акушерки. – Как можно быть уверенным, что все идет нормально, если не видеть промежность!

Он снял цилиндр и бросил его в кресло, за цилиндром последовал сюртук.

– Мне нужны горячая вода и карболовое мыло, разорвите эту простыню на полоски и сплетите из них жгут, – жара в комнате была невыносимая, доктор взглянул на закрытое окно, – и откройте окно.

Сестра Мария Луиза поспешила выполнить все распоряжения доктора, а он обратился к Дженевре:

– Возможно, ребенок лежит неправильно, поэтому и не выходит. Сейчас я рукой попробую определить его положение. Будет больно, но постарайтесь расслабиться, чтобы помочь мне. Возьмите жгут и закусите его, будет легче.

Дженевре было безразлично, что он сделает, лишь бы помог ребенку выйти и избавил ее от боли. Теперь боль не отпускала ни на миг, то ослабевая, то вновь усиливаясь, заставляя Дженевру выгибаться дугой. Она с ужасом слушала свой крик.

Доктор закатал рукава рубашки. Видя это, сестра дрожащим голосом спросила:

– Что вы собираетесь делать? Кесарево сечение? Девушка умрет?

Доктор опустил руки по локоть в таз с водой и намылил их карболовым мылом.

– Мои дальнейшие действия будут зависеть от того, что я обнаружу при осмотре. На всякий случай я захватил эфир, если потребуется операция.

Сестра Мария Луиза побледнела и ухватилась за спинку кресла, чтобы не упасть. Все, с нее хватит, это последние роды, которые она принимает. Теперь она хорошо знает, что роды не всегда проходят так легко, как ей казалось, когда она помогала сестре Иммакулате.

Доктор подошел к кровати.

– Когда начнутся схватки, я попробую определить положение ребенка, – сказал он уже теряющей сознание Дженевре. Эн протянул ей жгут из простыни. – Вот, закуси его и подтяни колени к животу.

Дженевра почти бессознательно закусила жгут.

– Вы не дадите умереть моему ребенку, правда? – выдохнула она. – Не дайте ему умереть!

Доктор не ответил. Одну руку он прижал к ее раздувшемуся животу, другую держал наготове у влагалища.

Сестра Мария Луиза застонала и опять схватилась за спинку кресла, уронив на пол цилиндр доктора. Она придерживалась твердого убеждения, что было бы гораздо более по-христиански позволить Дженевре умереть, чем подвергать такому позору и унижению. Когда сестра Иммакулата принимала роды, роженица всегда была пристойно прикрыта просторной рубашкой. Если сестра Иммакулата хотела посмотреть, как продвигается дело, или принять ребенка, когда он, наконец, появлялся на свет, она всегда заглядывала под рубашку. Она никогда не обнажала ноги и живот роженицы, это считалось верхом неприличия.

Дженевра уже больше не стеснялась. Она не чувствовала ничего, кроме нечеловеческой боли во всем теле. Эта боль превосходила границы возможного. Но когда доктор ввел руку в шейку матки, Дженевра закричала зверем.

Сестра Мария Луиза упала в кресло, закрыла глаза и начала молиться.

Дженевре казалось, что ее раздирают, разрывают на части, выворачивают наизнанку. Когда доктор вынул руку, Дженевра, как во сне, увидела, что она вся в крови. Пытаясь не потерять сознание, она не отрывала глаз от доктора. Она видела, как он что-то сказал сестре, как достал из баула блестящий металлический предмет, как опять подошел к ней.

Сестра Мария Луиза трясущейся рукой прижала к ее лицу эфирную маску, и это было последнее, что видела и чувствовала Дженевра. Потом сознание ненадолго вернулось к ней. Дженевра услышала крик младенца, она с трудом повернула голову, чтобы разглядеть его, и почувствовала, как горячая волна захлестнула ее. Она поняла, что умирает, что ей не суждено не только вырастить своего ребенка, но даже взять его на руки, уже никогда, ни при каких обстоятельствах не суждено встретиться с Александром. Понимание это было страшно. Из последних сил Дженевра приподнялась на подушках и обреченно позвала:

– Александр! Александр!

Потом спокойно и четко произнесла:

– Саша, назовите мальчика Сашей!

– Хирургическое вмешательство было неизбежно. Иначе умерли бы оба – и ваша дочь, и ребенок. – Настоятельница произнесла эти слова с явным неудовольствием. Случившееся было настоящей катастрофой. Из-за каприза доктора открыли окно, нечеловеческие крики Дженевры Гудзон разносились далеко вокруг, их слышали и в трапезной, и в приюте, слышали и последнее имя, которое она выкрикнула перед смертью. Сестра Мария Луиза наивно решила, что Дженевра хотела, чтобы одним из имен ребенка было имя Александр. Настоятельница не стала разубеждать ее, но сама не разделяла этого мнения. Дженевра Гудзон перед смертью выкрикнула имя любовника, это было непростительным нарушением приличий.

– Я хочу видеть дочь, – глухо сказал Уильям Гудзон. Комнату тщательно отмыли. Запах эфира полностью выветрился, но в воздухе еще витал слабый запах карболки.