Потерял слепой дуду - Александр Григоренко

Но я решил, что лучше ничего не менять, а просто дописать недосказанное и свое отношение к сказанному. Метод не самый изящный, зато простой и наглядный. Послесловия – не самостоятельные тексты, они – отражение автора, который, слава Богу, прожил после первых публикаций этих эссе сколько-то лет, и надеется пожить еще…

– Тебе нужно выбрать угол зрения, – сказал он. – Предлагаю два варианта. Или ты, как Гомер – сверху все созерцаешь. Или, как Жуковский – снизу вверх: «О-о-о»! И так далее.

Гомер мне нравился больше, это льстило самолюбию. Но жизнь так сложилась, что я не Гомер. Жуковский тоже не годился: при всей своей оригинальности, Старик-Букашкин не похож на гуру и столп. К тому же, как я понял впоследствии, такой взгляд вряд ли понравился бы ему самому. Но я нашел «свой угол» – журнал наружных наблюдений – нечто, напоминающее то, что составляли агенты всевозможных охранок. Только у этого журнала и «агентского» есть лишь одна общая черта – отсутствие претензий на глубину. Что увидел – записал. Ну и то, что немножко думал при этом.

Старик-Букашкин живет в Екатеринбурге. В своем городе он достаточно хорошо известен – в том числе и широкой публике. Музей истории города проводил опрос, и оказалось, что его считают одним из символов столицы Урала – наряду с Ковпаком, Ройзманом, Чернецким. Возможно, и за пределами региона – благодаря стараниям телевидения – о нем слышали, как о милом, чудаковатом старичке, расписывающем помойки, гаражи, заборы и прочие неприглядные места города забавными стишками и рисунками «под детство». Например: «И кошка многому научит: не пьет, не курит и мяучит».

Но эти заметки пишутся для тех, кто не живет в Екатеринбурге и не знаком ни со Стариком-Букашкиным, ни с его творчеством.

И это – самое скверное обстоятельство для автора. Почти трагическое. Ведь читателю, не знающему ни того, ни другого, как объяснить, о чем речь? Вот если бы Суриков, Суворов, Альпы или, на худой конец, сокровища Лувра… Так ведь Лувр в каждой хрестоматии «по изо», а для постижения Старика-Букашкина придется специально ехать в этот крупный промышленный и культурный центр, на что вряд ли кто решится – разве что с оказией или за казенный счет.

Нет, объяснить-то, конечно, можно – даже доходчиво и забавно. Мол, есть такой чудаковатый дядечка с длинной бородой, который все помойки (см. выше)… Но именно эти намеки на чудаковатость вызвали во мне внутренний протест. Все дело в том, что у меня было впечатление, которому придется доверять как единственному доказательству. Серая полиграфия здесь бессильна. И даже цветная – ибо и она не передаст ощущения перехода из пространства в пространство.

На первый взгляд здесь нет никакой мистики: этот переход знаком почти каждому из нас. У всякого города есть парадная сторона, та, которой он показывается «на люди». Ты идешь по какой-нибудь центральной улице, где все вымощено, освещено, где все изощряется в призывах потратить деньги – одеться, сфотографироваться, выпить-закусить и вообще почувствовать себя хозяином жизни.

Но стоит свернуть с магистрального пути куда-нибудь за угол, и увидишь, что другая сторона жизни совсем рядом, что там уже ничто не призывает почувствовать себя ее хозяином, а незамысловато посылает в строго противоположном направлении. И сходу я решил, что Старик-Букашкин, пока еще не знакомый мне лично, решил эту беду слегка поправить. По крайней мере, именно так я думал, когда перед встречей отправился по неприглядным закоулкам Екатеринбурга, чтобы зафиксировать на фотопленку эти забавные стишки и картинки – причем отправился в такой день, когда природа поманила теплом, поматросила и бросила в серый, малоснежный холод. И вот я нашел ту помойку…

Очень хорошо, что я почти ничего не смыслю в искусстве, особенно в живописи. Если бы понимал, то, наверное, принялся бы за дело глупое и бессмысленное – сравнивать и искать, к какому направлению художеств причесть эти росписи. Но поскольку имею мозг свободный от искусствоведения, то заявляю с чистым сердцем и полной ответственностью. Это была лучшая галерея в моей жизни. Повторяю: не помойка – галерея. Ибо от первой же картинки – «Собачку, кошку и даже льва / мне очень жалко, заболева…» – меня охватил тот восторг, которого я не помню уже давно. Это восторг особого свойства… И с каждым гаражом, стеной, мусорным баком восторг охватывал все сильнее. Наверно, он каким-то непостижимым образом передался даже «мыльнице» – она сама начала снимать бурными очередями, когда в видоискатель попалась трансформаторная будка с картиной «Так без устали котик – хороший и тихий/ сидит и сидит в ожиданьи котихи».

До встречи со Стариком-Букашкиным оставалось еще много времени. Я уходил в парадную часть города, где люди скучно коротали воскресенье. Под памятником Татищеву и Гмелину с надписью на постаменте «Здесь были…» в обнимку с магнитофонами прыгали подростки в рогатых шапочках и в штанах с ширинкой, удлинённой до щиколоток. На мосту через пруд паренек в черном берете дал мне листовку со свастикой. И я чувствовал явственно, как восторг тает…

Потом возвращался – и возвращался восторг – особенно, когда на стене возле облупленного окна возникал Старик-Букашкин со товарищи: «Ну до чего же хорошо: и жизнь прожил и жив ешо»… Опять уходил – и снова возвращался. И все повторялось с четкостью отлаженного механизма. Я долго пытался понять устройство этого механизма, этого восторга, который неизменно возникал, как только ноги доносили меня до закутка одной из центральных улиц…

Ведь что я видел? Картинки для детей? Но картинки для детей я видел и раньше – и даже очень хорошие – в лучшем случае они вызывали восхищение мастерством художника. Стишки забавные? Так ведь стишков этих – в каждой газете. И даже встреча со Стариком-Букашкиным ничего сразу не открыла мне. Только потом мне открылось, и все оказалось поразительно просто.

Галереи Старика-Букашкина – это нарисованное добро в чистом, эталонном виде – как в палате мер и весов, – без посторонних примесей и фракций. Мы все пьем воду и дышим воздухом, которые могут быть более или менее чистыми, но вряд ли знаем – какие они сами по себе. Так же и добро. Кроме того – это добро, выраженное в предельно ясном, чистом «первичном» языке. Если бы в стихи Старика-Букашкина вкрался хоть один «прикол» – все бы неминуемо рухнуло. Потому что «прикол» – очень точное слово – на самом деле таит в себе нечто садистское: что-то протыкают иглой и прикалывают к стене на обозрение и посмеяние.

Но есть еще хуже… В свое время Старик-Букашкин любил, играя в слова, переставлять слоги – получалось необычно и многозначительно. Он даже мне предложил поиграть, но я подкинул ему чужое немыслимое старье – Бронетемкин Поносец. Услышав, он остановился, чтобы отдышаться и с хмурой категоричностью сказал:

– Это не юмор. Это злой юмор… Нет, это еще хуже – это пародия.

Наверное, так оно и есть – нынче время пародистов. Когда, от душевного бесплодия, все друг друга передразнивают, не мудрено забыть, как выглядят вещи в их первозданном виде. Старик-Букашкин не забыл – и даже нарисовал, как выглядит добро. И это не милое чудачество – а, простите за нескромность, научный факт, который объясняет причину моего восторга. Такого чистого продукта я нигде не видел. Если хотите – можете приехать в Екатеринбург и проверить на себе.