Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы. - Ирина Витковская

В самом сердце Глазго, на Джордж-сквер, они наконец нашли друг друга: наш любознательный папа и истинный шотландский таксист. Я никогда в жизни не видела людей, которые составляли бы настолько гармоничную пару: каждый из этих двух отлично знал своё дело, в том числе и секрет, как сделать счастливыми окружающих.

Итак, красно-коричневая, продубленная суровыми ветрами Шотландии физиономия сиплым голосом радостно пригласила нас в своё авто. И началось…

Мы носились по городу, слушая сумбурные объяснения на чудовищном английском, прерываемые оглушительным хохотом, отдалённо напоминающим лай собаки Баскервилей. Таксист изо всех сил желал наполнить счастливыми мгновениями наше пребывание в Шотландии и исподволь прощупывал сферу наших интересов… На фанатский магазин и густо мелькающие билборды с «Глазго-Селтик» мы не отреагировали никак. Про памятники и местонахождение музеев полчаса назад уже узнали практически всё от унылого гида. Может быть, мы любители гастрономического туризма? Так он знает несколько чудесных заведений, где подают отменный шотландский эль, который прекрасно идёт под ирландское рагу.

«Нет, спасибо. Ирландское рагу мы уже пробовали в Ирландии», – отнекивались мы.

Так какого же рожна нам надо?

Папа робко заикнулся про хаггис.

– Хаггис? – изумлённо вытаращенные глаза водителя встретились с моими в зеркале заднего вида.

– Хаггис, хаггис, – подтвердила я.

Где там его можно, ну он сам понимает… И вообще, каково это блюдо на вкус, а то все наши источники как-то противоречивы на этот счёт… «Не может быть. Такие приличные люди», – было написано на его лице.

Он не знает, где можно попробовать это. И не знает, каково оно на вкус. Так ответил нам истинный шотландец.

Почему, интересно?

А потому что он сам никогда хаггис не ел, не ест и не будет есть. Почему? Потому что хаггис – это б-э-э-э… И он сделал соответствующий выразительный наклон к рулю. И пусть мы выбросим из головы все эти глупости, вот лучше он нам…

Папа испытал двоякое чувство: с одной стороны, ему было стыдно перед истинным шотландцем за свой неподобающий гастрономический вкус, а с другой – отступать он не привык и сам лучше всех знал, что ему нужно, а что нет. Тут очень кстати наше путешествие подошло к концу, и мы поспешно вылезли из машины. Папа одарил водителя щедрыми чаевыми, долго тряс его коричевую, как клешня краба, руку…

Хаггис мы всё-таки попробовали. В самом неожиданном месте – в кафетерии дворца-оранжереи Киббла. Ничего особенно омерзительного он из себя не представлял: просто четвертушечка чего-то странного, наполненная рубленым ливером, смешанным с крупой типа перловки…

…Сегодня на столе у папы рядом с чашкой утреннего кофе – Питер Мейл, «Год в Провансе». Папа читает книжку, пьёт кофе, и жизнеутверждающие звуки партии пуза разносятся по всей квартире.

Готовься, Прованс! К тебе идёт мой папа. Вполне возможно, только для того, чтобы стоять на твоих душистых холмах и, обозревая крошечные домишки, сады, ворота из выщербленного вековыми ветрами дерева с заржавленными скобами, нехитрую крестьянскую утварь, видеть затуманенным взором бревенчатые избы и сады родной Фёдоровки – деревни, где он родился. А ещё – вздрагивать от ощущения, что вот-вот из-за того угла вывернется главная подруга его детства – бабка Апрося с морщинистым улыбчивым лицом и единственным зубом во рту…

В воскресенье Илья хоронил мышь. Он надел белую рубашку, галстук и поехал в Измайловский парк.

Мышь звали Каштанкой. Это была, конечно, не обычная серая домашняя мышь, а какая-то там… Породистая, одним словом. С чудными круглыми ушками и необыкновенной нежности рыжевато-коричневой шкуркой. Мастью она до странности походила на Наташины волосы, и теперь, когда Наташи рядом не было, Илья любил указательным пальцем гладить мышь по спинке. Ощущение было точь-в-точь таким, если бы он касался Наташиных шелковистых каштановых бровей.

Мышь купили в зоомагазине на последние сорок рублей. Она сидела со своими собратьями в загаженном аквариуме и предназначалась на корм удаву. Собратья были белыми, красноглазыми и довольно противными. Каштанка рядом с ними смотрелась противоестественно, словно мышиная принцесса рядом с мышиными гоблинами. На вопрос, почему она здесь, такая красивая, продавец пожал плечами и лаконично ответил: выбраковка.

По каким признакам её отбраковали, никто так и не узнал. Мышь была здорова, активна, обладала хорошей реакцией и вовремя шарахалась от чёрного кота Бенито, всё время пытавшегося взлететь и достать лакомый тёплый комочек из клетки, подвешенной на недосягаемую для него высоту.

О боги, как же счастливо они тогда жили – все пятеро – и хвостатые, и двуногие… Пятым был престарелый хомяк, глупый и жадный, со слабым здоровьем, заболевавший от малейшего сквозняка… Порядком сточенные зубы не позволяли ему употребить столько корма, сколько он рассовывал за свои отвисшие щёки, а учитывая вечные простуды, грызун день и ночь вычихивал и выкашливал всё, что собирался съесть.

Какие чудесные заботы одолевали их тогда – и новые обои для комнаты, созданные из остатков, подаренных друзьями, и прикольные коллажи из Наташиных фотографий, и мастерское приготовление Ильёй странной индийской еды… Поскольку оба с детства были малоежками, в их обиходе не звучало слово «есть», а было слово «пробовать». И они пробовали крошечные порции необычных блюд из продуктов, купленных практически за копейки, из тех продуктов, которые обычный человек и в рот-то бы взять засомневался… А они нет, ничего. На ура шла мелкая картошечка, разрезанная на половинки, любовно посыпанная приправой типа вегеты и запечённая в духовке, селёдочные молоки, особым способом замаринованные, тыква с тмином и крошками острого сыра, бигос из морской капусты…

Оба они были беглецами из Бердышева, среднерусского провинциального города, в меру сонного, в меру бестолкового. Оба сбежали от невыносимой жизни в своих семьях – Наташа от крепко пьющей матери-истерички, Илья – от тяжёлого на руку отчима-шизофреника. Каким причудливым способом свела их, до Москвы совсем не знавших друг друга, судьба? Как это обычно случается – через тридесятых знакомых, с которыми они оказались рядом совершенно случайно, зацепились взглядами перед самым уходом («О, фигасе! Смотрю – ты!» – «А я смотрю – ты!»)…

Илья к тому времени работал в довольно крупной айтишной конторе и был вполне в состоянии снимать квартиру, а Наташа перебивалась то у одной, то у другой подруги… Они подошли друг другу, как половинки только что разрезанного яблока, как пазлы, крепко и неделимо сцепившиеся и образовавшие удивительно гармоничную картинку. Они и жить вместе стали до странности незаметно – проснулись как-то в одной квартире и спокойно, ни о чём не договариваясь, продолжали существовать рядом по какому-то неведомому, одним им известному распорядку.