За пригоршню чар - Ким Харрисон

Кистен опустил взгляд на свои босые ноги. Он тоже был изтех, кому она причиняла боль, и ясно было, что ему стыдно, что он ее бросил.

Ты ничем ей не мог помочь, — сказала я, и он с гневомвскинул голову.

Это было ужасно, Рэйчел, — сказал он. — Я долженбыл помочь! А я просто отвернулся и ушел. Она не рассказывала, но думаю, ейслучалось убивать, чтобы насытить жажду крови. Черт, надеюсь, это действительнобыли случайности.

Я сглотнула ком, но он еще не все рассказал.

— Потом она впала в буйство. — Он глядел намашину, но глаза были расфокусированы, словно он в прошлое глядел. — Живойвампир, но со способностями мертвого, прекрасная и соблазнительная смерть,гуляющая под солнцем. Такой ее сделал Пискари, и все ее преступления прощались.Любимое дитя.

Последние два слова он сказал с горечью и посмотрел на меня.

— Не знаю, что случилось, но как-то утром я нашел ее наполу у себя на кухне, всю в крови и слезах. Мы тогда уже несколько лет невиделись, но я ее оставил у себя. Пискари ее оставил в покое, и понемногу ейстало лучше. Наверное, он побоялся, что она слишком быстро себя убьет. Понял ятолько, что она нашла способ справиться с жаждой крови, примешав ее к сексу итак ослабив. А потом она встретила тебя и смогла вообще все прекратить.

Кистен погладил меня по волосам.

— Она теперь собой довольна. Ты права, она не броситвсе сразу только из-за твоего отъезда. Но вот… — Он поморщился, и глазаопять затуманились. — С ней было плохо, Рэйчел, потом стало лучше. А когдаона тебя встретила, она нашла в себе стержень, который Пискари не смог согнуть.И мне страшно не хочется увидеть, как он сломается.

Я вся тряслась, руки сами собой потянулись к его рукам.

— Я вернусь.

Он кивнул, глядя на мои пальцы в своих ладонях.

— Знаю.

Я чувствовала, что пора уезжать. Неважно, что теперь эточувство шло от потребности сбежать от того, что он мне рассказал. Я глянула наключи:

— Спасибо за машину.

— Фигня, — сказал он, выдавив улыбку, но глаза таки остались тревожными, очень тревожными. — Вернешь заправленную.

Он шагнул ко мне, и я прижалась к нему, еще раз вдохнув егозапах. Голова запрокинулась и наши губы встретились, но поцелуй был никакой —тревога лишила нас всякой страсти. Я ради Дженкса еду, не ради Ника. Нику яничего не должна.

Я тебе в сумку кое-что положил, — сказал Кистен, и яотстранилась.

Что это? — спросила я, но он не ответил, толькоулыбнулся и нехотя шагнул прочь.

Пальцы погладили мне руку напоследок и соскользнули.

Пока, Кист, — прошептала я. — Я ненадолго. Онкивнул.

Пока, солнышко. Береги себя.

Ты тоже.

Он повернулся и ушел в церковь. Дверь скрипнула и закрылась.

Опустошенная, я повернулась и открыла дверцу машины.Дженксовы детишки посыпались из открытого окна, я села и хлопнула дверцей.Уложив под сиденье лэптоп и сумку, я вставила ключ в зажигание. Мощный моторровно загудел, и только тогда я глянула на Дженкса, опять поразившись, что онсидит тут в Кистеиовом трико и сверкает золотистой шевелюрой. Уму непостижимо.

Он уже пристегнулся и даже соизволил убрать руки отсолнцезащитного козырька, который дергал вверх-вниз.

— А ты маленькая, — сказал он наконец с видомодновременно наивным и взрослым.

Улыбка скривила края моих губ. Включив передачу, я выехалана улицу, набирая скорость.

— Клянусь Тинкиным крылышком! — пробормоталДженкс, запихивая в рот очередной ломтик «Читос». Тщательно прожевав его ипроглотив, он добавил: — Чистый одуванчик. Как думаешь, ей это уже говорили? Унее волос на пару подушек хватит.

Я неотрывно пялилась на машину перед нами, тащась напятидесяти шести милях, блин, по двухполосному шоссе, разделенному, блин,двойной желтой полосой. На голове у упомянутой девицы и правда во все стороныторчали пушистые белые лохмы — еще круче, чем у меня.

— Дженкс, — пробурчала я, — ты Кистену весьмикрик крошками уделаешь.

Треск целлофана слабо различался сквозь музыку — веселенькуютакую песенку, которая никак не подходила к моему настроению.

— Пардон, — ответил Дженкс, сворачивая пакет ибросая его на заднее сиденье. Облизав с пальцев краску, он принялся перебиратьКистеновы диски. В который раз. Потом покопался в бардачке, потом минут пятьопускал окно на то-о-очно ту высоту, что хотел, потом регулировал ременьбезопасности и еще проделал сотню телодвижений, которые не прекращал с минуты,когда сел в машину, и все это сопровождал бубнением под нос — явно уверенный,что я его не слышу. Да, денек выдался долгий.

Я вздохнула, удобнее перехватывая руль. Уже миль стопятьдесят, как мы съехали с федерального шоссе на двухполосную дорогу, вместотого, чтобы катить по нему прямо до Макино. По обе стороны дороги нависалисосны, солнце пробивалось между ними лишь изредка. Горизонт от этого казалсяближе, а задувавший в окошко прохладный ветер нес запах земли и свежей зелени.Меня это успокаивало — в отличие от музыки.

На глаза попался плакат Лесной службы, и я плавнозатормозила. Не могла я уже ехать за этой девицей. А если я еще раз услышу «БичБойз», я эту песню Дженксу в глотку затолкаю. Не говоря уж о том, что господинПузырь-с-наперсток мог опять захотеть на горшок, почему мы и тащились попроселкам, а не мчались по федералке. Дженкс с ума сходил, если не мог отлить влюбой момент.

Когда машина загрохотала по деревянному мосту через дренажнуюканаву, упомянутый господин перестал копаться в бардачке. Он его три раза ужеперерыл, но как знать, может, там что-то изменилось с тех пор, как онперекладывал там носовые платки, старые квитанции, страховые свидетельства исломанные карандаши. Я напомнила себе, что он пикси, а не человек, как бы он нивыглядел, и присущее пикси любопытство никуда не делось.

— Привал? — поинтересовался он, невинно захлопавзелеными глазами. — Зачем это?

Я на него не смотрела, съезжая на обочину между двумя стершимисябелыми линиями. Перед нами лежало озеро Гурон, но любоваться им сил не было.

— На отдых.

Музыка заглохла вместе с двигателем. Пошарив рукой подкреслом — и разумеется, задев подживающими костяшками по новомуноутбуку, — я откинула спинку, закрыла глаза, блаженно вздохнула ирастянулась, не снимая рук с руля.

Ой, Дженкс, пойди прогуляйся, а?

Дженкс помолчал, подбирая мусор и хрустя целлофаном.Господи, он ест беспрерывно. Надо его сегодня познакомить с макси-бургером.Может, четыреста грамм мяса утихомирят его ненадолго.