Пасынки Гильдии - Ольга Голотвина

– А давай я к нему домой сгоняю!

– Тебя не пустят туда, Чешуйка.

– Да я куда хочешь пролезу! Куда мышь проберется, туда и я могу!

– Нет, туда не пролезешь. Придется положиться на тягу моего родича к… розам величиной с капусту… Ох, я ж не подумал: он ведь не поверит тебе! Решит, что это ловушка, наверняка решит, я его знаю! Ты бы видел его деда, тому в любом ветерке буря мерещится. И внук такой же, хоть по нему и не видно. Эх, записку бы ему послать! Да как это сделаешь? Чем писать, на чем, а главное – как? Я же связан, как курица на рынке!

Пленник говорил это больше для себя, но Чешуйка не пропустил ни словечка и выхватил главное:

– Что связан – тому горю я пособлю! Подкатись ближе к решетке.

Пленник почувствовал, что его плечи и голову ощупывают худенькие пальцы. А затем шеи коснулось холодное железо.

– Эй, ты мне горло не перережь!

– А не дергайся, так и не перережу. Думаешь, легко в темноте веревку чикнуть?

«Чикнуть» – это было слишком бойко сказано. Скорее уж – пилить, перетирать. Освобождение пленника от веревок и мешка продолжалось долго и сопровождалось сопением, пыхтением, вскриками боли (все-таки без порезов не обошлось). Щегол про себя мрачно назвал это «свежеванием козлиной туши».

Наконец Чешуйка неуверенно сказал:

– Вроде все…

– А чего ж я тогда ни рук, ни ног не чувствую?

– Господин долго в веревках пробыл. Разотри ноги-то, походи. Еще как почувствуешь… а ты терпи! И руки разомни. – Чешуйке не раз доводилось видеть, как невесело выглядят освобожденные от веревок люди. – А я пока позвеню мозгами, на чем тебе писульку нацарапать!

И босые пятки зашлепали по камню, удаляясь.

Пленник сдержался, чтобы не окликнуть Чешуйку: немыслимым казалось вновь остаться одному в темноте. Но он не дал воли слабости. У него было дело: заставить руки и ноги ожить.

И была боль: сначала острые иголочки, потом жуткая, как мука в Бездне.

И был страх: вдруг проклятые похитители на всю жизнь сделали его калекой?.. Да нет же, он предназначен на продажу, а эти гады в своем деле не новички, не станут портить товар. Вероятно, связан он был аккуратно и бережно, но сам затянул узлы, когда вертелся…

И было счастье встать на дрожащие, подкашивающиеся ноги и пройти несколько шагов вдоль решетки, опираясь на нее руками (тоже слушаются!).

И было спокойное, трезвое осмысление ситуации.

Он не пострадал. Да, ноги ему скрутили крепко, но сапоги, хоть и с мягкими голенищами, смягчили хватку веревки. Рукам досталось, но пальцы шевелятся, а стало быть, ничего страшного.

А что действительно страшно, так это огонек, приближающийся из тьмы. Маленький такой огонек… это что, уже идут за пленником, чтоб тащить его на корабль?

Но, господа, это только после хорошей драки!.. Или сначала поговорить с ними, посулить денег?

Каким же облегчением было увидеть, как приблизившийся огонек выхватил из мрака курносую рожицу!

«Чешуйка, лучший из беспризорников, серебром тебя осыплю, дай только отсюда выбраться…»

Чешуйка, не подозревающий о щедрых помыслах Щегла, поднял повыше сухую ветку с небольшим огоньком на коре.

– Вот! Скоро догорит, пиши быстрее.

– На чем и чем? – деловито отозвался пленник, усаживаясь на пол.

Чешуйка уселся по ту сторону решетки. Огонек спустился ниже – и Щегол едва не вскрикнул.

Беспризорник сидел на нешироком каменном карнизе. А дальше – обрыв и, наверное, море.

Как же он не боится сорваться, этот малыш? Как же храбро шлепает пятками во мраке, даже бегает… видно, и впрямь знает здесь каждый закоулок.

Грязная ладошка просунула сквозь решетку лоскут чистого холста (ай да Чешуйка, небось оторвал от рубахи, вывешенной на просушку неосторожной хозяйкой!) и уголек:

– Пиши!

Все правильно. Какие еще письменные принадлежности можно раздобыть на здешнем побережье? Смышленый парнишка.

Пальцы, еще не очень послушные и отчаянно ноющие, сомкнулись на угольке.

На лоскуте уместится несколько слов. А больше и не нужно.

* * *

О Гарх-то-Горх, всесильный Отец Богов, почему ты позволил своим детям сотворить столько никчемных заморских земель? Почему бы тебе не ограничиться Наррабаном?

Злобный чужой город, который топорщится неуклюжими, громоздкими домами и гудит от чужой речи, проглотил дитя наррабанского Светоча! Проглотил царственного ребенка, ненавистный дракон, и отдавать не желает!

«Отец Богов, спаси и сохрани юную Нитху-шиу, возьми жертвой за нее жизнь Рахсана, нерадивого слуги своего повелителя! Жизнь никчемного старого пса, который не устерег вверенную ему драгоценность!»

Рахсан-дэр метался из переулка в переулок, вставал на пути у прохожих, от волнения вставлял в речь наррабанские слова. От него шарахались и убегали, реже – отвечали, но ответы не давали надежды и отрады.

Некоторое время за ним хвостом таскались двое оборванцев, привлеченные нарядной одеждой вельможи. Но, пошушукавшись, все же не решились тронуть этого странного старика с двумя кривыми саблями за поясом.

Неподалеку от Старого Рынка наррабанского вельможу остановил патруль – как раз из-за сабель. Другого бы скрутили и без разговоров уволокли в городскую тюрьму, но богатая одежда и явно не гурлианский вид старца заставили стражу быть почтительнее. Командир поинтересовался: по какому праву господин ходит по городу с оружием?

Рахсан-дэр извлек из кожаного мешочка на поясе свое главное достояние: украшенный печатями цветного сургуча пергамент, на коем рукой Светоча было изъявлено повеление любому встречному содействовать Рахсан-дэру, посланному для свершения дела, великого в очах богов и Светоча.

Стражники не читали по-наррабански, но пергамент выглядел солидно, а старец – уверенно.

Рахсан-дэр поставил стражников в известность, что с этого мгновения они обязаны, отложив прочие дела, разыскивать пятнадцатилетнюю девочку, смуглую, черноволосую и кареглазую, в пестром платье и алом покрывале с серебряными цветами.

Стражники ушли, покачивая головами и негромко переговариваясь. Рахсан-дэр вскользь подумал, что эти люди, должно быть, сочли его безумцем. И тут же забыл о них.

Он и впрямь был близок к безумию. В глазах плыли бесчисленные заборы, ограды, стены, двери с нанесенными на них нелепыми рисунками. Рахсан-дэр заподозрил, что ходит по кругу. Помянув Гхуруха, наррабанец заставил себя сосредоточиться и свернул в ближайший переулок.

Нет, здесь он точно не был.

Легкая (но явно прочная) решетка отделяла от улицы чистенький дворик… нет, не так: она отделяла от горластого и буйного города крошечный мирок уюта и спокойствия.