Земля обетованная - Татьяна Николаевна Зубачева

…Бурлаков перевёл дыхание.

– Вот такой разговор, Миша…

– Да-а, ты смотри, и психоаналитик, и психотерапевт сразу. И ты ему веришь?

– В этом? Полностью! – Бурлаков заставил себя усмехнуться. – Личный опыт – великая штука.

Михаил Аркадьевич кивнул.

– Что ж, может, на полгода, а то и год, думаю…

– На сколько он сам решит! – перебил его Бурлаков. – Сам! Силой тут ничего не добьёшься. Ты деда Егора вспомни. Много на него давить удавалось? Убедить, так ещё туда-сюда. Выпросить? Ну, так под какую руку попадёшь. А приказать… То-то! А Серёжа в него пошёл.

– Ладно, – тряхнул головой Михаил Аркадьевич. – Будем считать, что убедил. Давай, Гошка, обмоем твоё… приобретение.

– Тебе лишь бы надрызгаться, – встал Бурлаков. – Сейчас коньяк принесу.

– У тебя что, водки больше нет?

– А я откуда знал, что ты припрёшься, – весело огрызнулся Бурлаков, выходя из кухни.

Михаил Аркадьевич встал и прошёлся по кухне. Остановился у стола и с высоты роста ещё раз оглядел разложенные на столе фотографии и стал их собирать. Вошёл Бурлаков и поставил на освободившееся место початую бутылку коньяка и две рюмки.

– А «поляроид» чей? – спросил Михаил Аркадьевич.

– Фредди. Такой, понимаешь ли, простенький в использовании, прямо-таки походный аппарат. Слышал о нём, но сам увидел впервые. И снимал, в основном, он, ну а потом все попробовали.

– Так. Ну, где он его взял, я догадываюсь, и какие тут перспективы, тоже.

– Да, – кивнул Бурлаков, – в ту же копилку. Но, повторю, не лезь. Пока не лезь.

– Это я понял и даже согласен. А вот зачем ему эта «летопись»?

– Не знаю, Миша, – искренне ответил Бурлаков. – Себе он три или четыре снимка забрал, остальные мы уже без него поделили.

– Какие он взял?

– Алечку с Джонатаном.

– Понятно, – сразу кивнул Михаил Аркадьевич и сел. – Ну, за тебя, Гошка, и за всех твоих.

– Спасибо, – у Бурлакова на мгновение растроганно сорвался голос.

Выпили, не чокаясь, и посидели молча.

– Ну что, Гошка, – Михаил Аркадьевич задумчиво крутил за ножку пустую рюмку. – Синичка когда прилетает?

– К пятнице обещала. Да, Миш, ей я расскажу, всё, как и тебе, а больше… не хочу трезвона. Впрямую спросят, отвечу, а сам… не хочу.

– А спрашивать никто не будет, – понимающе хмыкнул Михаил Аркадьевич. – Ладно. Это твоя семья, тебе и решать. Только… вот ещё что. Ты понимаешь, что он – свидетель, единственный свидетель.

– Мишка! Вот потому и надо его беречь. И ему там спокойнее, и мне за него. А сроки… так для истории срока давности нет.

– Спасибо, утешил, – Михаил Аркадьевич насмешливо подмигнул. – Как она, твоя история, судит и пересуживает, давно известно. Да не фыркай ты. Никто его не тронет. По основным каналам он считается мёртвым или вообще не существующим, дело на двойном разрыве в архиве. Когда до него ещё историки доберутся… Когда он приедет? На Рождество?

– На Рождество я туда поеду. Ну, и святки там проведу.

– Один поедешь?

Бурлаков вздохнул.

– Да. Он… он помнит… и вообще… считает… ну, что я тебе говорю. У тебя же та же проблема была.

Теперь вздохнул Михаил Аркадьевич.

– К сожалению, и была, и есть.

– Так и не поладили?

– Аня с Маринкой? Нет, – покачал головой Михаил Аркадьевич. – Правда, Маринка теперь хоть заходит. Всё вежливо, культурно, как в лучших домах Лондона и Парижу.

– И то хоть что-то, – утешил его Бурлаков. – Время всё лечит.

– Только глупость неизлечима, – закончил старинное присловье Михаил Аркадьевич.

Бурлаков критически оглядел бутылку и решительно разлил по рюмкам остатки коньяка.

– Слушай, Мишка, есть у меня к тебе… – и запнулся, подбирая слово.

– Дело? – подсказал Михаил Аркадьевич.

– Нет, – решительно мотнул головой Бурлаков. – Нет, Миша, просьба.

– Даже так? – улыбнулся Михаил Аркадьевич.

– Даже и очень. Проверь по своим каналам одного человека.

Михаил Аркадьевич стал серьёзным.

– Давай координаты.

– Фёдор Мороз. Возраст… предположительно от сорока и старше.

– И всё?

– Всё.

– Негусто. Зачем он тебе?

– Серёжа назвался Андреем Фёдоровичем Морозом. Сам понимаешь, от балды такого не делают. Так, кто он, Миша? – Михаил Аркадьевич слушал очень внимательно, и Бурлаков продолжил: – Если он там как-то прикрыл Серёжу, помог ему… я хочу о нём знать. Вряд ли он жив, Серёжа бы его пригласил, он собирал близких, а… если он взял его фамилию, а его имя своим отчеством, понимаешь…

– Понимаю, Гоша, – остановил его Михаил Аркадьевич. – Скоро не обещаю, слишком мало данных, но пошарю. Мороз… может быть и кличкой.

– Всё может быть, Миша. Спрашивать Серёжу я не хочу, а, если честно, боюсь.

– И не спрашивай, – согласился Михаил Аркадьевич и повторил: – Пошарю.

Незаметно, почти неощутимо темнел, наливался синевой воздух за окном и в кухне. А они сидели и молчали.

Россия

Ижорский Пояс

Загорье

Суматошный послепраздничный день заканчивался обыденной вечерней рутиной.

Женя сидела у трюмо, расчёсывая на ночь волосы, а Эркин лежал в кровати, закинув руки за голову, и любовался сразу и ею, и её отражениями в зеркальном коридоре.

– Ты завтра как в школе? – спросила, не оборачиваясь, Женя.

– С утра, – вздрогнув, ответил Эркин. – Андрей же во вторую работает.

– Да, конечно, – Женя положила щётку и тряхнула головой, рассыпая волосы по плечам и спине. – Устал, милый?

– Не-а! – ответил Эркин с таким недвусмысленным энтузиазмом, что Женя рассмеялась.

Эркин ответно засмеялся и приглашающе потянулся, заставив одеяло сползти с себя.

Смеясь, Женя подошла к кровати и наклонилась над ним.

– Значит, та-ак?

– Ага, – согласился Эркин, обнимая её и мягко привлекая к себе.

Они немного побарахтались, перекатываясь по кровати, так что одеяло оказалось на полу, а Женя без рубашки.

– Ах, та-ак?!

– И даже этак, – смеялся Эркин.

Вчера они как легли, так сразу заснули, даже обняться не успели, зато сегодня… конечно, тоже суматоха, гости, беспорядок, но со вчерашним не сравнить. И они будто впервые, да нет, без будто, в самом деле впервые одни, и завтра не надо на работу, а школа… ну, это же не к семи на смену, успеем выспаться. Пальцы и губы Жени на его теле, её запах вокруг… Эркин дышал им, хватая его жадно открытым ртом, приникал губами к коже Жени. Волна несла его, то закручивая до хруста в позвонках, то ровным быстрым потоком. И, прижимая к себе Женю, он не понимал, а чувствовал, что она не просто рядом, а в той же горячей, обжигающе ледяной волне.

Наконец волна отхлынула, оставив их лежащими рядом, в поту и с бешено колотящимися сердцами. Эркин кожей чувствовал, как бьётся сердце Жени, и, мягко изогнувшись, он поцеловал её в грудь, прямо в сердце. Женя засмеялась, взъерошила ему волосы на затылке.

– Ох,