Нюрнбергский набат. Репортаж из прошлого, обращение к будущему - Александр Звягинцев

Эймен: Другими словами, он говорит правду? Во всяком случае в отношении того периода, когда вы действовали в главном имперском управлении безопасности, правильно?

Кальтенбруннер: Об этом я еще ничего не читал.

Эймен: Я лишь обращаю ваше внимание на два абзаца. Второй абзац мы уже прочли, читаем четвертый:

«Насколько я знаю, ни один из начальников или чиновников главного имперского управления безопасности не имел права подписывать документы, имевшие большое политическое значение, без согласия начальника полиции безопасности, даже в период его временного отсутствия. На основании собственного опыта я могу заявить, что, в частности, начальник IV отдела Мюллер был очень осторожен при подписании документов, имевших общий характер, и особенно в случаях особой важности; он откладывал подписание этих документов до возвращения начальника полиции безопасности, хотя из-за этого пропадало много времени». Подписано: «Курт Линдов».

Кальтенбруннер: По этому поводу следует сделать два замечания. Во-первых, это показание противоречит показаниям различных свидетелей, устанавливающих необычайные полномочия и самостоятельность Мюллера. Во-вторых, это описание Линдова относится к тому времени, когда действовал Гейдрих, то есть, когда Линдов мог собирать сведения, в период 1938–1940 гг. Это не относится к тому времени, когда Гиммлер оставил за собой право отдавать приказы прямо Мюллеру, так как мои обязанности были настолько велики, что одному человеку почти невозможно было с ними справляться.

Эймен: Я не хочу тратить слишком много времени, подсудимый. Но абзацы, которые я прочел вам, соответствуют показаниям Олендорфа на этом Суде, не правда ли?

Кальтенбруннер: Показания Олендорфа по этому поводу были мне представлены вчера моим защитником. Но из показаний Олендорфа, я думаю, ясно, что право отдавать всякий оперативный приказ, то есть и приказ о превентивном заключении, который, как он сказал, касается «последней прачки», находилось в непосредственном ведении Гиммлера, который мог передать это право только Мюллеру.

Во всяком случае Олендорф добавил, что не знает, имелись ли такие ограничения моих полномочий и имел ли я такие права. Но он не мог сказать этого точно, и его остальные показания говорят против того, что я имел такие полномочия.

Эймен: Все мы знаем, что показал Олендорф. Я лишь хочу спросить вас, считаете ли вы показания Олендорфа правильными?

В ходе предварительного допроса вы сказали, что имели самую тесную связь с Олендорфом и вы можете надеяться, что он скорее чем кто-либо другой из ваших коллег скажет правду. Правильно это?

Кальтенбруннер: Это последнее замечание я не помню. Первое утверждение, что он был одним из моих основных сотрудников, оправдывается и доказывается уже тем, что он был начальником управления внутригерманской информационной службы, которое составляло часть моего информационного аппарата, то есть все сведения внутриполитического характера, и сведения о всех германских жизненных областях я получал большей частью именно из этого 3-го управления, исключая те сведения, которые я получал из своего, лично мною созданного, дополнительного аппарата.

Эймен: Вскоре после Пасхи 1934 года вы находились под арестом в лагере Кайзерштейнбрух?

Кальтенбруннер: Повторите, пожалуйста, в каком году?

Эймен: В 1934 году.

Кальтенбруннер: Да, с 14 января до начала мая.

Эймен: Совместно с другими чиновниками СС вы когда-либо обследовали концентрационный лагерь Маутхаузен?

Кальтенбруннер: С другими чиновниками СС? Нет. Насколько я помню, я поехал туда один и должен был явиться к Гиммлеру, который, как я уже рассказал вчера, находился в этот момент в поездке по Южной Германии.

Эймен: И вы осмотрели только каменоломню?

Кальтенбруннер: Да.

Эймен: Вы знакомы были с Карвинским, статс-секретарем в кабинетах Дольфуса и Шушнига с сентября 1933 года по октябрь 1935 года?

Кальтенбруннер: Я видел однажды Карвинского. Я думаю, что он посетил нас во время нашей голодной забастовки в лагере Кайзерштейнбрух. Больше я его никогда не видел. Возможно, что это был один из его представителей. Этого я не помню.

Эймен: Попрошу показать подсудимому документ ПС-3843, который представляется под номером США-794. Я хотел бы сказать членам Трибунала, что в этом документе довольно неприличный язык. Но мне кажется, что в силу обвинений, выдвинутых против подсудимого, следует все же огласить его.

Обратите внимание, подсудимый.

Кальтенбруннер: Разрешите мне сначала прочесть весь документ?

Эймен: Нет, это займет слишком много времени, подсудимый. Меня интересует только абзац, начиная со слов: «Вскоре после Пасхи…» Нашли это место?

Кальтенбруннер: Да, нашел.

Эймен: «Вскоре после Пасхи 1934 года мне было сообщено, что заключенные в лагере Кайзерштейнбрух объявили голодовку. Поэтому я сам туда отправился, чтобы узнать, каково положение дел. В то время, как в большинстве бараков поддерживалась дисциплина, в одном бараке был большой беспорядок. Я заметил, что высокий человек был зачинщиком всего этого беспорядка. Это был Кальтенбруннер, который был в то время кандидатом в адвокаты и который был арестован за его противозаконную деятельность в Австрии. В то время как все остальные заключенные отказались от голодовки после того, как я побеседовал с ними, бараки, в которых командовал Кальтенбруннер, продолжали голодовку.

Я вновь увиделся с Кальтенбруннером в лагере Маутхаузен, когда я был очень серьезно болен и лежал на гнилой соломе совместно с сотнями других, тяжело больными, умиравшими заключенными. Заключенные, больные самыми серьезными желудочными болезнями, страдали от истощения и находились в неотапливаемых бараках в самый разгар зимы. Им не оказывалось никакой, даже самой элементарной санитарной помощи. В течение многих месяцев нельзя было пользоваться ни умывальником, ни уборной, которая была испорчена. Тяжело больные вынуждены были оправляться в маленькие ведра из-под мармелада. Загаженная солома в течение многих недель не менялась, так что образовалась зловонная жидкость, в которой ползали черви и насекомые. Не было никакой медицинской помощи, лекарств. Положение было таково, что от 10 до 20 человек умирали каждый вечер.

Кальтенбруннер прошел через барак со свитой блестящих чиновников СС, видел все — должен был видеть все. Нам показалось, что эти нечеловеческие условия теперь будут изменены. Но, по-видимому, Кальтенбруннер согласился с ними, так как ничего после этого не изменилось».

Это правда? Или это неправда, подсудимый?

Кальтенбруннер: Этот документ, который, по-видимому, предъявлен мне с целью застать меня врасплох, может быть мною полностью опровергнут…

Эймен: Одну минуточку. Я спросил вас, правда или неправда, что там написано?