Нюрнбергский набат. Репортаж из прошлого, обращение к будущему - Александр Звягинцев

Эймен: Подсудимый, вы слышали на этом процессе показания, связанные со значением выражения «особое обращение», не так ли? Вы слышали такие показания в этом зале Суда?

Кальтенбруннер: Да, выражение «особое обращение» упоминалось по несколько раз в день в моем присутствии и во время предварительного следствия.

Эймен: Вы знаете, что оно означает?

Кальтенбруннер: Следует предположить, что это значило смертный приговор, который не выносился судом, а определялся приказом Гиммлера, я понимаю это только в таком смысле.

Эймен: Подсудимый Кейтель показал о том, что это было общеизвестно. Не было ли вам всегда известно, что означало это выражение «особое обращение»? Ответьте пожалуйста «да» или «нет».

Кальтенбруннер: Да, я вам уже говорил об этом. Был приказ Гиммлера — могу указать также на приказ Гитлера, изданный в 1941 году — казнить без судебного разбирательства.

Эймен: Обсуждали ли вы когда-нибудь с группенфюрером Мюллером, начальником четвертого отдела, ходатайства о применении «особого обращения» к некоторым людям? Ответьте пожалуйста «да» или «нет».

Кальтенбруннер: Нет, я не знаю, что утверждает по этому поводу свидетель Шелленберг…

Эймен: Я прошу, чтобы подсудимому показали документ ПС-3839, который становится доказательством США-799. Между прочим, были ли вы знакомы с Джозефом Шпасилем?

Председатель: Отвечайте на вопрос.

Эймен: Были ли вы знакомы с Джозефом Шпасилем?

Кальтенбруннер: Шпасиля я не знал.

Эймен: Это лицо, которое дало письменные показания, находящиеся сейчас перед вами.

Кальтенбруннер: Фамилия, которая здесь написана — Иозеф Шпациль. Его я знаю.

Эймен: Может быть, вы взглянете на абзац, который начинается: «В отношении „особого обращения“…» Вы нашли это место?

Кальтенбруннер: Чтобы охватить содержание этого документа, я должен прочитать его полностью…

Эймен: Но, подсудимый, у вашего защитника есть копии всех этих документов, и я уверен, что, если что-нибудь нужно будет заявить от вашего имени, то ваш защитник позаботится о том, чтобы в соответствующее время об этом было заявлено; это будет после того, как я задам вам вопросы. Это вас удовлетворяет?

Кальтенбруннер: Нет, мне этого недостаточно. Я, во всяком случае, должен знать, о чем говорится в этом документе, раз я должен немедленно отвечать Вам.

Эймен: Хорошо, в таком случае читайте дальше.

Председатель: Подсудимый, о ваших интересах будет заботиться не только ваш защитник, но и Трибунал, который не допустит нарушения их, а сейчас вы должны отвечать на вопросы.

Кальтенбруннер: Хорошо.

Эймен: Сейчас обратимся к середине страницы и будем читать, начиная со слов:

«В отношении „особого обращения“ мне известно следующее:

Во время совещаний начальников секторов группенфюрер Мюллер часто советовался с Кальтенбруннером о том, следует ли применить по тому или другому делу „особое обращение“ или следует вопрос об „особом обращении“ обсудить. Вот пример такого разговора: Мюллер: „Скажите, пожалуйста, по делу „А“ следует применить „особое обращение“ или нет?“

Кальтенбруннер отвечал „да“ или предлагал представить вопрос на решение рейхсфюреру.

Или:

Мюллер: „Обергруппенфюрер, от рейхсфюрера СС не поступило никакого ответа в отношении применения „особого обращения“ по делу „А““.

Кальтенбруннер в этом случае отвечал: „Запросить ответ“. Бывало и так, что Мюллер вручал Кальтенбруннеру документ и просил его инструкций, как это было описано выше.

Когда подобная беседа происходила между Мюллером и Кальтенбруннером, упоминались только инициалы, так что лица, присутствовавшие на совещаниях, никогда не знали, о ком шла речь».

И затем два последних абзаца:

«Когда некоторые дела разбирались в моем присутствии, как Мюллер, так и Кальтенбруннер предлагали применить „особое обращение“ или передать рейхсфюреру СС для получения его санкции на применение „особого обращения“. По моей оценке, приблизительно в 50 процентах из этих случаев было дано одобрение на применение „особого обращения“.

Является ли содержание этого письменного показания под присягой правдой или ложью, подсудимый?

Кальтенбруннер: Содержание этого документа нельзя назвать правильным в вашем толковании, господин обвинитель… В этой связи я хочу сказать следующее: возможно, что Мюллер говорил со мной об этом, поскольку это меня очень интересовало с точки зрения внешней политики и информации.

Эймен: Часто ли у вас были совещания с вашими начальниками отделов, включая Мюллера, как это указывается в этом документе?

Кальтенбруннер: Господин обвинитель, вчера и сегодня я заявлял вам, что я, само собой разумеется, разговаривал с Мюллером, когда мы вместе обедали…

Эймен: Подсудимый, давали ли вы Мюллеру как начальнику подчиненного вам четвертого отдела инструкции, согласно которым некоторые лица, находившиеся в заключении в Берлине, должны были быть перевезены в Южную Германию или расстреляны? Для того чтобы помочь вам, я напомню, что это было в феврале 1945 года, когда русские армии стремились окружить Берлин. Отвечайте „да“ или „нет“, если можете.

Кальтенбруннер: Нет, русская армия была довольно далеко от Берлина в феврале 1945 года. Военные могут дать здесь точные сведения относительно того, где тогда проходил фронт; мне кажется, что в тот момент не было необходимости в эвакуации на юг.

Эймен: Были ли вы знакомы с Мартином Зандбергером, начальником группы VI-A главного имперского управления безопасности?

Кальтенбруннер: Это был ближайший сотрудник так часто упоминавшегося здесь Шелленберга, через него осуществлялась связь между Шелленбергом и Гиммлером.

Эймен: Я прошу, чтобы подсудимому показали документ ПС-3838, который становится доказательством США-800.

(Обращаясь к подсудимому.)

Я обращаю ваше внимание только на два первых абзаца этого письменного показания, данного под присягой.

„В бытность мою начальником группы VI-A в РСХА мне стало известно следующее:

В феврале 1945 года начальник группы штандартенфюрер СС Штейнле сказал мне, что он должен был представлять Шелленберга на ежедневных совещаниях начальников отделов. На одном из таких совещаний Мюллер — начальник IV отдела — представил Кальтенбруннеру список лиц, которые находились в заключении вблизи Берлина или в самом Берлине, и Кальтенбруннер должен был решить, должны ли они были быть перевезены в Южную Германию или расстреляны, поскольку русские армии приближались к Берлину. Штейнле не знал, что это были за люди. Кальтенбруннер вынес решение чрезвычайно поспешно и поверхностно, и Штейнле выразил мне свое негодование по поводу легкомысленного характера этой процедуры. Я предположил, что Кальтенбруннер приказал провести ряд расстрелов, поскольку, если бы было приказано провести эвакуацию, не было бы разговоров о легкомысленном характере этой процедуры“.