Дипломатия - Генри Киссинджер

Это был грустный период, когда все слова убеждения казались тщетными. В речи в марте 1976 года я с некоторым раздражением бросил вызов несогласным:

«Никакая политика не способна в скором времени, если вообще когда-либо, устранить соперничество и непримиримые идеологические разногласия между Соединенными Штатами и Советским Союзом. И никакая политика не сделает их интересы совместимыми. Мы вовлечены в длительный процесс, имеющий свои взлеты и падения. Но нет альтернативы политике санкций за авантюризм и стимулирования за сдержанность. Что конкретно предлагают совершить нашей стране те, кто так многословно говорит об «улице с односторонним движением» или «упреждающих уступках»? От чего конкретно мы отказались? К какому уровню конфронтации они стремятся? Какие угрозы они бы сделали? На какие риски они бы пошли? За какие конкретные перемены в нашей оборонительной структуре, какие расходы и на какой период времени они ратуют? Как конкретно они предложили бы осуществлять отношения между США и СССР в эру стратегического равенства сил?»[1039]

Созданная Никсоном «структура мира» отвечала чаяниям народа положить конец авантюрам в дальних странах. Тем не менее на протяжении почти всей своей истории американцы воспринимали мир как должное; определять мир как отсутствие войны было бы и слишком пассивным, и мало вдохновляющим, чтобы представлять собой постоянную тему американской политики. Концепция администрации Никсона международных отношений была гораздо более реалистичной, чем унаследованная от предыдущих администраций. И в долгосрочной перспективе она стала основой для необходимых коррективов американской внешней политики. Но она не базировалась на знакомых принципах — этот пробел заполнили последующие администрации. В Америке геополитическая интерпретация международной деятельности стала настолько же необходимой, насколько она была недостаточна сама по себе. Критики Никсона, с другой стороны, действовали так, будто международная обстановка сама по себе ничего не значила и будто американские предпочтения могли бы быть навязаны в одностороннем порядке, а для этого не требуется-де ничего, кроме одного заявления Америки.

Стремясь разработать жизнеспособный подход к революционным переменам, которые она осуществляла, администрация Никсона слишком отклонилась в сторону предпочтения того, что считала геополитической необходимости для Америки. Ее критики и непосредственные преемники попытались возместить это, привлекая абсолютизированные версии американских принципов. Неизбежные противоречия оказались излишне болезненными из-за разрушения внутреннего единства под двойным давлением Вьетнама и «Уотергейта».

И тем не менее, не позволив миру развалиться во время холодной войны, Америка сумела вновь обрести себе опору и поменялась ролями с советским противником. А когда геополитическая угроза исчезла вместе с идеологическим вызовом, Америка, по иронии судьбы, без каких-либо вариантов оказалась вынуждена рассматривать в 1990-е годы совершенно по-новому вопрос о том, в чем мог бы заключаться ее национальный интерес.

Холодная война началась тогда, когда Америка ожидала наступления эры мира. А закончилась холодная война тогда, когда Америка готовила себя к новой эре продолжительных конфликтов. Советская империя развалилась даже внезапнее, чем вылилась за пределы своих границ; с той же скоростью Америка диаметрально изменила собственное отношение к России, за какие-то несколько месяцев перейдя от враждебности к дружбе.

Эта одномоментная перемена совершалась под эгидой двух совершенно невероятных партнеров. Рональд Рейган был избран в ответ на кажущееся американское отступление ради утверждения традиционных истин американской исключительности. Горбачев, занявший ведущее положение в обществе путем жестоких схваток на всех уровнях коммунистической иерархии, был преисполнен решимости вдохнуть новую жизнь в превосходящую, как он считал, советскую идеологию. И Рейган, и Горбачев верили в свою конечную победу. Однако существовала принципиальная разница между этими двумя столь неожиданными партнерами: Рейган понимал, какие силы движут его обществом, в то время как Горбачев абсолютно утратил связь со своим обществом. Оба лидера взывали к тому самому лучшему, что они считали в своих системах. Но если Рейган высвободил дух своего народа, открыв шлюзы инициативы и уверенности в себе, то Горбачев резко ускорил гибель представляемой им системы призывами к реформам, к которым она оказалась не способна.

Вслед за крахом в Индокитае в 1975 году последовало отступление Америки из Анголы и углубление внутреннего раскола вследствие невероятного всплеска советского экспансионизма. Кубинские вооруженные силы распространились от Анголы до Эфиопии в тандеме с тысячами советских военных советников. В Камбодже вьетнамские войска, поддерживаемые и снабжаемые Советским Союзом, подчиняли себе эту истерзанную страну. Афганистан был оккупирован советскими войсками численностью более 100 тысяч человек. Правительство прозападно настроенного шаха Ирана рухнуло, и на его место пришел радикальный антиамериканский фундаменталистский режим, захвативший 52 американца, большинство из которых были официальными лицами, в качестве заложников. Независимо от причин, косточки домино действительно продолжали падать.

И тем не менее, когда международный престиж Америки опустился до самого низкого уровня, коммунизм начал отступать. В какой-то момент, в начале 1980-х, казалось, что коммунизм набрал темп и, кажется, был готов смести все на своем пути; и в следующий отмеряемый историей момент коммунизм начал саморазрушаться. В течение десятилетия прекратила свое существование орбита восточноевропейских сателлитов, и советская империя распалась на части, теряя почти все русские приобретения со времен Петра Великого. Ни одна мировая держава не рассыпалась до такой степени полностью и так быстро, не проиграв войны.

Советская империя распалась отчасти потому, что собственная история подталкивала ее к перенапряжению сил. Советское государство возникло вопреки всему, а затем ухитрилось пережить гражданскую войну, изоляцию и последовательное пребывание у власти свирепейших правителей. В 1934–1941 годах оно умело превратило маячившую на горизонте Вторую мировую войну в то, что ими называлось империалистической гражданской войной, а затем преодолело нацистское нападение при содействии западных союзников. Позднее перед лицом американской атомной монополии оно сумело создать цепочку государств-сателлитов в Восточной Европе, а в послесталинский период превратиться в глобальную сверхдержаву. Вначале советские армии угрожали лишь сопредельным территориям, но потом дотянулись до отдаленных континентов. Советские ракетные войска росли с такой скоростью, что это заставило многих американских экспертов опасаться того, что советское стратегическое превосходство неизбежно. Как британские лидеры Пальмерстон и Дизраэли в XIX столетии, американские государственные деятели полагали, что Россия повсеместно находится на марше.

Роковой ошибкой этого раздутого империализма было то, что советские руководители попутно утратили чувство меры, переоценив способности своей системы консолидировать приобретения как в военном, так и в экономическом отношении, а также позабыв, что они в буквальном смысле бросают вызов всем другим великим державам при наличии весьма слабой отправной базы. Да и не в состоянии были советские руководители признаться самим себе, что их система была смертельно поражена неспособностью развивать инициативу и творческий порыв, что в действительности Советский Союз, несмотря на всю свою военную мощь, по-прежнему оставался очень отсталой страной. Они проиграли неизбежный экзамен на выживание, потому что качества, с помощью которых советское политбюро занимало свое господствующее положение, душили творческие способности, необходимые для развития общества, не говоря уже о том, чтобы выдержать конфликт, который они сами спровоцировали.