Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - Барбара Такман

Даже сэр Фрэнсис Бекон, самый острый ум и самый большой ученый того времени, настолько разделял общую неприязнь своих современников к «ужасному турку», что призывал к новому крестовому походу против османского деспота. Эта «жестокая тирания, — бушевал он, — омываемая кровью их императоров с приходом каждого следующего правителя; свора вассалов и рабов, никаких ноблей, никаких джентльменов, никаких свободных людей… страна без нравственности, без грамотности, искусства или наук, не способная измерить акр земли или час в сутках… истинный упрек человеческому обществу». Он обвинял турок в том, что они «превратили земной сад в пустыню», так как, «где ступила нога османской лошади, там людям уже делать нечего». Эта обличительная речь под названием «Оповещение касательно священной войны» была опубликована в 1623 г., после смещения Бекона с поста лорда-канцлера. Особенно интересна она тем, что почти дословно предвосхищает более известную речь Гладстона, обличавшего турок два с половиной столетия спустя.

Однако англичан, этих заядлых путешественников, не удалось выбить из колеи, даже ужасной картиной, нарисованной Беконом. Одни были агентами Левантской компании, как, например, Джон Сэндерсон, купец, странствовавший по Востоку в 1584–1602 гг. и со временем обнаруживший, что ему достались обязанности своего рода chargé d’affaires, когда Бартон отправился сопровождать султана на войну. Другие были капелланами той или другой английской «фактории», как например Уильям Биддульф, капеллан в Алеппо, чьи путевые заметки были опубликованы в собрании Перчаза. Третьи были просто туристами, жаждущими диковинных красот и далеких стран. Шотландец Уильям Литгоу на протяжении 19 лет странствовал по Ближнему Востоку пешком и прошел, по его собственным подсчетам, 36.600 миль. Файн Морисон, сэр Генри Блант, Джордж Сэдис и Генри Тимберлейк были состоятельными джентльменами, которые по маршруту, проложенному Левантской компанией, отправились, подстегиваемые любопытством осматривать древние земли Греции и побережья Эгейского моря, библейские земли Палестины и Египта и сказочные чудеса Константинополя, древней столицы Восточной Римской империи.

Эти земли они объезжали с совершенно иным настроем, нежели их предшественники-паломники, — они скорее насмехались над религиозными легендами, связанными со святыми местами, скептически относились к реликвиям и чудесам и почти все до единого тщательно писали заметки и вели дневники. Эти дневники, тут же опубликованные по возвращению домой и жадно читаемые английской публикой с ее вечной тягой к Востоку, внесли большой вклад в то, чтобы в период общего запустения Святая земля не позабылась совсем. На каждом привале путешественник садился записывать, что видел днем, разбирать по косточкам суеверия и сказки монахов-проводников и пытаться истолковать увиденное своими глазами в новом свете разума, истории и вероятности. Литгоу, например, в своем «Усладительном и истинном повествовании о достойном восхищения и мучительном паломничестве» замечает, что трещина в камне на Голгофе «выглядит так, словно была вырублена зубилом», а вовсе не чудесного происхождения. Тимберлейк, который совершил путешествие в 1603 г. и на которого больше впечатление произвело запустение земель вокруг Газы, считал маловероятным, что цари Египта и иудеи вели столько великих битв в этих местах, поскольку «тут нет фуража для армии, один только песок и соленая вода». Сэндерсона разочаровали ливанские кедры, которые он нашел «сносной высоты, но не слишком большими», но те же самые деревья поразили своим величием Литгоу. По его словам, их вершины «как будто целовали облака». Капеллан Биддульф одним махом перешел от благочестия паломника к скепсису журналиста, когда классифицировал достопримечательности и истории Иерусалима как «очевидные истины», «явные выдумки» и «сомнительные побасенки». Подобные отрывки весьма показательны как свидетельства духа времени — любопытства ренессансного туриста.

Для всех их повествований характерно обилие фактических деталей. Чтобы его читатели лучше могли вообразить себе Палестину, Тимберлейк сравнивает расстояние между местами из Библии и знакомыми расстояниями дома: «До реки Иордан (самой ближайшей ее части) от Иерусалима как от Эппинга до Лондона, до озера Содома и Гоморры от Иерусалима как от Лондона до Грейвсенда».

Оставшаяся дома публика была ненасытна. Читатели глотали мельчайшие детали, — возможно, это было причиной, почему путешественники вели столь обширные дневники. От них этого ожидали.

Впрочем, и самих этих путешественников гораздо больше интересовали географические особенности местности и местные обычаи, чем религиозные традиции. Сэндерсон отказался даже войти в храм Гроба Господня, «по той причине, что у меня большие счеты с фриарами-папистами». Литгоу насмехался над выкрутасами греческих и латино-католических монахов, которые поклоняются и целуют «деревянный портрет трупа, представляющего нашего Спасителя, когда сходства-то у них — пять кровоточащих ран». Саму церемонию он назвал «исключительным проявлением старческого слабоумия и римской глупости», с одобрением заметив, что турки издеваются над спектаклем монахов, «презрительно смеясь им в лицо». Искатель приключений Тимберлейк даже предпочел попасть в тюрьму, чем принять помощь греческого патриарха. Когда он впутался в какую-то заварушку, ему посоветовали объявить себя греком, чтобы получить защиту патриарха, но он отказался, «потому что я протестовал, что пусть лучше за меня заступятся турки, нежели папа или он сам». В конечном итоге вмешался один мавр, путешествовавший на корабле Тимберлейка, и со временем сумел добиться его освобождения.

Однако атмосфера Святой земли временами действовала даже на таких закоренелых скептиков. Файн Морисон, впервые ступив на землю Палестины, поймал себя на том, что его мысли заполняются «святыми мотивами», а его брат Генрих, хотя и был протестантом, инстинктивно пал на колени по традиции всех паломников и поцеловал землю — при том настолько порывисто, что ударился головой и «выпустил много крови из носа».

Мало кто из путешественников той эпохи проявлял какой-либо интерес к первоначальным жителям Святой земли. Положение евреев при турках Османской империи было таким же тяжелым, как и при христианах в Европе. Согласно Хаклюйту, в любом мусульманском городе «лучшее жилье для христианина… в доме еврея, ибо если с ним что-нибудь приключится, еврей за это ответит собой и своим имуществом, так что евреи весьма пекутся о христианах из страха перед наказанием».

Джон Сэндерсон, глава фактории Левантской компании, приводит рассказ о путешествии, совершенном им в 1601 г. в обществе семи или восьми еврейских купцов из Смирны, Дамаска и Константинополя. Главным над ними был «раввин» Авраам Коэн, «который весьма меня привечал и уважал», — тут этому неуживчивому англичанину, который вечно впутывался в неприятности с «фриарами-папистами» и «злодеями-маврами», чрезвычайно повезло. В нескольких случаях раввину Аврааму удавалось спасти Сэндерсона от последствий его раздражительности, а однажды он даже выкупил англичанина из тюрьмы, куда того посадили «скверный турок и его разбойники-служители». Нет сомнения: на то, чтобы высвободить его из тюрьмы, пошла какая-то часть 10.000 или 12.200 дукатов, которые «мой богатый спутник-еврей» зашил перед отъездом из Дамаска в складчатые одежды слуг из страха перед «разбойниками, которые расплодились в здешних краях».