Never Fade Away - Барышников

дела. Представляю, как это обидно. Смэшера вам теперь не достать, как высоко ни прыгайте. Но вы не расстраивайтесь: он сам вас найдет. Он любит отдавать такие долги лично.

— Бесполезный ты кусок говна, — голос Ви был насмешливым и, видимо, только сейчас запоздало донес до Грейсона, что, возможно, ему не стоило так заливаться соловьем, так как Смэшер был снова под крылышком у Арасаки, а вот сам он — тут, один на один с осунувшимся злобным наемником и лучшим фиксером города, которая явно тоже пришла сюда не в бирюльки играть.

— Эй, слушай, а чем тебе так интересен Смэшер? — засуетился гандон запоздало. И вопрос-то такой удивленный, как будто мало было поводов выбить Смэшеру мозги.

— Ничем, — Ви стиснул зубы, глядя в темноволосую макушку Джонни, который все так же непривычно молчаливо сидел над арасачьим выродком на корточках. Судя по всему, был нехуево расстроен тем, что Смэшер не попался им в лапы. — Мне интересен Сильверхенд. И то, что с ним случилось.

— Джонни Сильверхенд? — от того, как Грейсон произнес имя рокербоя, Ви как-то нехорошо передернуло. Арасакский наемник говорил о Джонни так, словно тот был всего лишь незначительной строкой в какой-то древней афише. Пренебрежительно, презрительно. И руки у Ви прям-таки чесались нажать на спусковой крючок. Что-то нервишки стали совсем ни к черту. — А что ты хочешь знать?

— У тебя была пушка Сильверхенда. Откуда? — главное — держать себя, не давать мудаку понять, что готов пристрелить его как пса в любой момент. Натянуть покрепче выражение безразличия на свое подергивающееся лицо. И Ви держал ебало из последних сил.

— А ты… тоже фанат? — Грейсон ухмыльнулся, соло пришлось на миг прикрыть глаза и выдохнуть через нос. Да, пожалуй, пусть будет «фанат». Что уж там. Нам, фанатам, не до гордости, все равно, как ни назови. Интересно только почему «тоже». Этот козлоеб имел в виду себя что ли? — Смэшер отдал. Как награду за выполнение особого поручения.

— Смэшер тебе не говорил, где тело Сильверхенда? — мысль пришла внезапно, словно из ниоткуда. Казалось бы — ну какая разница уже теперь, через половину века? Но, оказалось, Ви было это важно. И он надеялся, что не обидит и не разозлит рокера, выуживая эту информацию. Но почему-то соло казалось, что для Джонни это тоже могло оказаться важным — тем более, что тот поднялся на ноги, скрестил руки, как обычно, когда беседа его задевала, и привалился к контейнеру плечом. Задавать этот вопрос было болезненно, озвучить вслух, как оказалось, было сложно. Впилось снова смертельно в самое сердце. Сколько бы раз наемник ни срезал себя, напоминая о том, что Джонни мертв, для него рокер все равно оставался живым. Парадокс энграммы — что первично, материя или дух, блять? Если ты пиздишь с другом в голове — он жив или у тебя шизофрения? Кто из них будет считаться живее, если Ви двинет кони и Сильверхенд обоснуется в его теле, — Ви или Джонни? Нахуй философию, вернемся к нашим насущным вопросам.

— Фанат значит… — стереть самодовольство с этого восточного лица Ви мог за одну долю секунды, но он продолжал себя сдерживать, наполняясь какой-то запредельной глухой темнотой. — Эксгумировать будешь эту падаль? Или тебе просто рассказать, как он подыхал в луже мочи, когда его выжигали Душегубом?

— Что. Они. С ним. Сделали? — внутри головы и где-то в области груди лопались со звоном тонкие струны, одна за одной — и это было непередаваемо мучительно и освобождающе одновременно. Воспоминания о первых секундах воздействия Душегуба навсегда остались в памяти Ви с самого момента знакомства с Джонни, он прочувствовал это вместе с рокером, на двоих: невыносимая боль, неестественный ужас, полностью осознаваемое медленное уничтожение — мысль за мыслью, нейрон за нейроном, медленно, размеренно, неостановимо. Но Сильверхенд смеялся до самого конца, даже при испытываемом им ужасе, даже почти потеряв себя, в паре секунд от смерти он криво улыбался, уже не в силах смеяться, уже не помня о том, что такое вообще «смеяться». Тьма наступала и принимала его в свои объятия. Ви должен был убить их всех.

— Закопали рядом с месторождениями в Пустошах. По трассе… 101 на север, потом на свалку, — Грейсон ронял последние слова в своей жалкой глупой блядской жизни, а Ви поверх его головы смотрел на Джонни. Тот держал лицо, лишь хмурился и машинально утирал рот тыльной стороной ладони, словно хлебнул чего-то отвратного. Изредка качал головой. И это вызывало у наемника еще большее уважение и гордость… кем? Другом? Братом? Близнецом? Любимым? Своим вторым «Я»? Ведь гордиться можно лишь тем, кто для тебя «свой». — Если хорошо пороешься, может, выкопаешь из говна серебряную руку.

Темный жадный окровавленный зверь вырвался наружу неожиданно даже для самого соло. Только что он был спокоен как камень, и вот уже мир треснул кривым обжигающим разломом. Ви мог бы поклясться, что из груди рванулся почти осязаемый черный страшный растрепанный, в колтунах, пес с дикими бешеными глазами. Грейсон не успел еще договорить слово «руку», как Ви деловито сунул Малориан за ремень, крепко ухватил арасачьего опездола за правую щиколотку и дернул по палубе на себя. Поднял и занес свою ногу, и коротким резким движением опустил каблук на колено пиздливого тупого обмудка. Ну кто бы сказал, что он не добивался именно такого исхода? Хруст был не слишком громким, не настолько впечатляющим, как показывают в серии «Бушидо». Колено Грейсона выгнуло в обратную сторону, и он заорал — заполошно, страшно и мучительно. Отбросив искалеченную конечность, Ви отряхнул руки и склонился над врагом.

— Ну прости, мудила, мы, фанаты, нежный народ, впечатлительный, — ухватив Грейсона за грудки, Ви тряхнул его словно тряпичную куклу. — Зато посмотри, как ты развизжался! Я открою тебе тайну: когда Сильверхенда выжигали Душегубом, он смеялся. Спроси у Смэшера потом на том свете. Я всего лишь разъебал тебе одно колено — а ты уже скулишь как последняя сука! А ведь это и близко не Душегуб, ебаный ты пиздабол! Ставлю на то, что обоссышься ты на втором колене. И у тебя все еще останутся две руки. Это ж просто праздник какой-то!

И руки не дрожали. С руками был полный порядок. Ви несло на волнах незамутненной чистой ярости. Он ухватил пытающегося отползти Грейсона за левую щиколотку и снова потянул на себя, как тянет упорный пес кость. Глаза у опездола сделались приятно белесыми, жалкими, лицо блестело от пота, рот был разинут в охрипшем вопле. Зверь в груди Ви был доволен, почти урчал утробно. Дернуть вверх,