Стальной оратор, дремлющий в кобуре. Что происходило в России в 1917 году - Леонид Млечин

Хвосты увеличиваются, трамвайные вагоны ломаются от пассажиров-висельников на буферах, подножках и сетках. Солдаты шляются без всякой надобности и в крайнем непорядке, большинство из них не отдают офицерам чести и демонстративно курят им в лицо. Мы целый месяц все парили в облаках и теперь начинаем спускаться на землю и с грустью соглашаемся, что полная свобода русскому человеку дана еще несколько преждевременно. И ленив он, и недалек, и не совсем нравственен».

Временное правительство сразу же оказалось под огнем яростной критики со всех сторон. Это была первая власть в России, которая позволяла себя как угодно оценивать – и не карала за это. Новых руководителей страны разносили в пух и прах. Керенский признавал свои ошибки:

– Мы обнаружили невероятно много невежества в государственном строительстве и слишком мало опыта в делах государственного управления.

«К Керенскому, – вспоминал певец Александр Вертинский, – скоро приклеилась этикетка «Печальный Пьеро Российской революции». Собственно говоря, это был мой титул, ибо на нотах и афишах всегда писали: «Песенки печального Пьеро». И вообще на «Пьеро» у меня была, так сказать, монополия!»

Министры Временного правительства выглядели обессилевшими и истощенными. Невероятно уставшими. Керенского винили в том, что он чересчур осторожен, ни на что не может решиться, боится пустить в ход силу. Краснобай – только говорит, но ничего не делает. Слабак!

– Легко управлять дикарю, – отвечал Керенский. – Он думает, что достаточно для этого иметь палку и всякий с палкой будет капралом. Временное правительство раз и навсегда отказалось от всех способов, которые могут напомнить способ управления царей. Мы предпочитаем погибнуть, но к насилию мы не прибегнем. Мы должны создать царство справедливости и правды.

Александр Федорович был абсолютно искренен. Но люди испугались хаоса и захотели сильной власти, на которую можно перевалить ответственность за свою жизнь.

Душевные устремления народа не совпали с целями политической элиты. Горожане уверились, что деревня морит их голодом. Крестьяне не сомневались: зажравшийся город беззастенчиво их гробит. Фронтовики собственных офицеров ненавидели больше, чем немцев.

Отречение императора Николая II, опустевший трон воспринимались весной 1917 года как исчезновение власти вообще. Полная свобода! Делай что хочешь! Еще в первую революцию родилась частушка, характеризующая настроения в деревне:

Правящий класс, политический истеблишмент был доволен Февральской революцией семнадцатого года. Добились чего хотели: императора нет, вся власть наша. И вдруг неприятное открытие. Выяснилось, что они в России не одни.

Существуют две России. Европеизированная и традиционная.

С Александра II шла европеизация власти. Самодержцы согласились на внутреннее самоограничение. Либеральная бюрократия в России отучилась убивать. Не могла дать приказ стрелять в 1917 году. Европеизированная Россия все получила в Феврале. Политический истеблишмент считал революцию завершенной, а для народа все еще только начиналось.

И тут на авансцену вышла другая Россия. Крестьяне, составлявшие абсолютное большинство населения страны, не хотели свергать императора. Они просили другого: прекратить войну и раздать им землю. Но крестьяне быстро осознали все выгоды нового положения. Нет царя, нет полиции, нет помещика, значит, исчезли и прежние права на землю. Ее можно брать! Динамику толпы оседлали большевики. Это было избавление от всего европейского.

Крестьяне ждали, что им раздадут помещичьи и церковные земли. А заодно мечтали избавиться от помещиков, от чиновников, от сборщиков налогов, вообще от любых начальников. И вот сбылось! В семнадцатом году крестьянин был главным избирателем. Политические партии обещанием поделить землю по справедливости и раздать ее – черный передел! – завлекали крестьянина на свою сторону. Экономическая реальность или плохо осознавалась, или не имела значения в горячке революционных дней.

Помещичьи хозяйства использовали удобрения, технику. Урожайность там была выше (см.: Вопросы истории. 2006. № 7). А у крестьян не хватало средств для приобретения агротехники и удобрений. Зависимость от капризов погоды означала беду в неурожайный год. А урожайный год тоже приносил мало прибыли: хранить зерно негде, продавали зерно перекупщикам задешево. Поэтому помещик был прежде всего конкурентом, от которого так хотелось избавиться.

I съезд Советов крестьянских депутатов проходил с 4 по 28 мая 1917 года. Большевики составили меньше 1 процента делегатов. Меньшевиков выбрали на съезд в восемь раз больше! А половина делегатов – эсеры, социалисты-революционеры. Вот главная партия, представлявшая крестьянские интересы. Эсеры ради крестьян шли на смерть.

16 января 1906 года в город Борисоглебск в сопровождении охраны прибыл советник Тамбовского губернского управления Гавриил Луженовский. Он исполнял особое поручение губернатора – с помощью казаков беспощадно усмирял крестьянские бунты. Знал, что революционеры охотятся за ним. Вышел из поезда в окружении казаков и полиции. Но они не обратили внимания на юную девушку. Это была гимназистка седьмого класса дворянка Мария Спиридонова, член тамбовской эсеровской боевой дружины.

«После первого выстрела, – писала потом Спиридонова, – Луженовский присел на корточки, схватился за живот и начал метаться по направлению от меня по платформе. Я в это время сбежала с площадки вагона на платформу и быстро раз за разом, меняя ежесекундно цель, выпустила еще три пули».

Только после этого ее схватили.

«Обалделая охрана опомнилась, – писала партийцам Спиридонова, – вся платформа наполнилась казаками, раздались крики: «бей», «руби», «стреляй!». Когда я увидела сверкающие шашки, я решила, что тут пришел мой конец, и решила не даваться им живой в руки. Поднесла револьвер к виску, но, оглушенная ударами, я упала на платформу. Потом за ногу потащили вниз по лестнице. Голова билась о ступеньки….»

Ее отвезли в местное полицейское управление, где началось следствие.

«Пришел помощник пристава Жданов и казачий офицер Абрамов. Они велели раздеть меня донага и не велели топить мерзлую и без того камеру. Раздетую, страшно ругаясь, они били нагайками. Один глаз у меня ничего не видел, и правая часть лица была страшно разбита. Они нажимали на нее и спрашивали:

– Больно? Ну, скажи, кто твои товарищи?»

Самое страшное ее ждало в вагоне ночного поезда, которым ее срочно отправили в Тамбов, в жандармское управление.

«Холодно, темно. Грубая брань Абрамова висела в воздухе. Чувствуется дыхание смерти. Даже казакам жутко. Брежу: воды – воды нет. Офицер увел меня в купе. Он пьян, руки обнимают меня, расстегивают, пьяные губы шепчут гадко: «Какая атласная грудь, какое изящное тело…»