Богач и его актер - Денис Драгунский

– Нет. В молодости я был членом Христианско-социального союза.

– Ну и очень жаль, – сказал Якобсен. – Христианским социалистом нужно становиться в старости, вот как я. А в молодости надо быть марксистом, троцкистом, да хоть маоистом – всё веселее. Впрочем, это банальность, простите. Что-то подобное, кажется, впервые сказал Клемансо. Я совсем вас заговорил. Да, – встряхнулся он, – так вот и получилось бы, позволю себе повторить. Старый Якобсен, критикуя экономистов, как отчужденных работников, сам радостно схватил в зубы свою Нобелевскую премию и убежал в норку, плотоядно урча! – Он хохотал от души, просто не мог удержаться. – То есть повел бы себя точно так же, как тот же самый отчужденный работник. Круг замкнулся! – Хохоча, Якобсен уселся в кресло.

Переводил дух, хлопал себя по животу, поднимал глаза на люстру.

Дирк смотрел на него с интересом и некоторым страхом. Кажется, он что-то про Якобсена понял. С какой легкостью тот переключился на шутливый тон с тяжелого задушевного разговора о самоубийстве его молодой жены, в котором он был хоть чуточку, но виноват! Это же нормальная мысль нормального человека: «Рядом со мной живет молодая женщина, и вдруг она кончает с собой. Ну да, пускай после такого удара, как смерть младенца. И мне это, конечно, не может быть безразлично, я должен найти причины».

Но не на того нарвались.

Дирк видел, что Якобсену это действительно безразлично, это лишь мелкий, неприятный эпизод, через который он перешагнул и пошагал дальше, не оборачиваясь. Его это просто не интересует. Переживания женщины, которую он обнимал в постели, которой он сделал ребенка, его совершенно не волнуют. Зато он увлеченно обсуждает всякие логические парадоксы. И смеется, и радуется, и вот это ему понастоящему интересно. Похоже, в этом и есть секрет его сумасшедшего успеха. В том, что его привлекают не люди, а вещи, не отношения между людьми, а соотношения прибылей и убытков. Загадка. Но если он такой человек-машина, за что же его тогда все так любят? Почему лучшие представители промышленной, финансовой, а также художественной элиты съехались сюда по первому его приглашению, и не просто в гости, а чтобы принимать участие в этом странном карнавале? Значит, есть в нем что-то дьявольски привлекательное. Ведь эти же люди тоже не простачки. Это ведь не какая-то мелкота, которую помани неделькой в отеле в гостях у миллиардера, и они помчатся, подняв хвостики трубой. Нет, разумеется. Среди гостей есть люди и побогаче Якобсена, ну или как минимум в том же разряде. И уж конечно, люди не глупее его и не менее знаменитые. Однако же съехались.

«В этом надо разобраться, – подумал Дирк фон Зандов, – чтобы правильно играть этого человека. Вряд ли он привлекателен тем, что он такая железная машина. Или же он выдающийся лицедей, притворщик, способный обаять всех и каждого? Черт его знает».

– Да, но вернемся к вине. – На лицо Якобсена вернулось прежнее выражение – задумчивое, сосредоточенное и не то чтобы чем-то недовольное, но озабоченное, пристальное, как если человек замечает в комнате мышь и следит за ней краем глаза, при этом стараясь не привлекать внимание окружающих к своему взгляду.

Дирк помнил, так иногда смотрела его мать. У них были мыши в доме. И вот, бывало, когда приходила соседка и они с матерью садились в их жалкой, хоть по-бедному, но украшенной гостиной (хотя на самом деле это была кухня) поговорить и попить некрепкого чаю, вдруг Дирк замечал, что у матери становилось чуть-чуть озабоченное лицо и она время от времени поглядывала вбок, он глядел вслед за ней и видел, что вдоль пустого кухонного шкафа, где-то между плинтусом и раковиной, медленно шествует мышь.

– Что касается чувства вины, – Дирк внутренне вздрогнул, потому что Якобсен как-то слишком пристально на него посмотрел, – то оно, дорогой господин фон Зандов, похоже на мышь, которая вдруг появляется посреди кухни как раз в тот самый момент, когда хозяйка меньше всего готова к этому визиту, например, когда к ней в кухню зашла соседка и хвалит ее за то, какое у нее все чистенькое и аккуратное.

«Господи, неужели он на самом деле читает мои мысли? – всполошился Дирк фон Зандов. – Но нет, очевидно, это какой-то стандартный образ. Может, даже литературный, а я просто не знаю, хотя по всем правилам должен быть более начитан, чем этот воротила. Я же актер, в конце концов. Читаю пьесы и прозу для инсценировок».

– Так вот, так вот, так вот, – тянул Якобсен. – Я вижу, этот вопрос вас волнует, и даже понимаю почему. Не обижайтесь, бога ради. Потому что вы немец. Вина стала частью вашей национальной души. И в этом не ваша вина, – усмехнулся он. – Простите за этакую игру словами. В вас это вколотили оккупанты, виноват, освободители. Но какая разница человеку – отрезало ему пьяному ногу трамваем или осколком в героическом бою? Есть глубины, до которых я не собираюсь докапываться. Да, господин фон Зандов, я отчасти понимаю, почему вы переехали к нам. Мы живем без вины, потому что мы последний раз серьезно обижали людей, пожалуй, в семнадцатом веке. Потом нас ответно обидели русские. У нас уже почти три века мирного безвинного существования. Наверное, тяжело жить в стране, в обществе, которое только и делает, что кается. А? Я вас спрашиваю, отвечайте!

Дирк пожал плечами и ответил, что его лично это никак не коснулось. Во время войны он был совсем еще мальчиком, таким маленьким, что не подлежал последней мобилизации. Когда Гитлер собирал свой малолетний югенд на последний судорожный штурм, ему было всего девять или десять лет. Это перед ним все виноваты, объяснил Дирк. Сначала нацисты, а потом, вы совершенно правы, и освободители тоже.

– Ну-ну, – хмыкнул Якобсен, – поверю вам на слово, хотя трудновато. Речь же идет не о личной вине, а о национальной, а она тяжелее. С личной виной ты сам разобрался, и привет, а национальная – она тебя давит со всех сторон. Так что я полностью понимаю и поддерживаю ваш шаг.

– Какой шаг? – удивился Дирк фон Зандов. – О чем вы говорите?

– Эмигрировать в нашу страну, – пояснил Якобсен.

Дирк несколько напряженно улыбнулся:

– Позвольте, я как-то не могу понять, о чем вы!

– О постоянном месте жительства вот здесь. – Якобсен махнул рукой, но не в сторону окна, а в сторону двери, как бы показывая, где находится столица. – В нашем городе, в нашей стране, с нашим паспортом.

– Я гражданин Германии, – медленно проговорил Дирк. – Я приехал сюда сниматься в фильме по очень лестному для меня предложению маэстро Россиньоли. Я счастлив общаться с вами и еще более счастлив играть столь ответственную роль. – Он говорил, как на допросе у прокурора. – Но когда окончатся съемки, я вернусь назад, во Фрайбург, в Германию, на родину. Какая эмиграция, что вы?

– Ну, возможно, я заглянул слишком далеко вперед, – сказал Якобсен. – Простите, если вам это было неприятно. Но в случае чего вспомните старика.

Дирк на всякий случай вежливо кивнул.

– Но мы с вами, – продолжал Якобсен, – все время крутимся вокруг, крутимся, крутимся, никак не остановимся. Мне кажется, я уже забыл вокруг чего. Напомните, господин фон Зандов.