Шаутбенахт - Леонид Гиршович

— На, прочти (газета валялась рядом). Вот здесь. «Встреча с „духами“». Вслух читай.

«В час ночи мещанка Голова, владелица меблированных комнат в доме 22/24 по Малой Грузинской улице, проснулась от стука в дверь. Голова занимает второй этаж, тогда как сдаваемые ею комнаты помещаются внизу. На ее вопрос, кто там, ответа не последовало. Посмотрев в глазок и убедившись, что снаружи никого нет, Голова вернулась в спальню и легла в постель. Но заснуть не могла, встревоженная таинственным стуком. Стук этот был тем более странен, что на двери имелся звонок, который исправно работал. Напрасно Голова уговаривала себя, будто это ей почудилось. Когда же она начала успокаиваться, стук повторился. На сей раз стучали уже в окно. Подняв голову, Голова увидела, что прямо на нее смотрит белое, как известка, лицо. Остекленевшие глаза были неподвижны, а во лбу зияла страшная кровавая дыра. Вскрикнув, Голова, подобно пушкинской графине, лишилась чувств. Тогда „дух“, взобравшийся на второй этаж по водосточной трубе, проник в квартиру, взял из буфета 500 рублей ассигнациями и золотые часы, принадлежавшие покойному П. И. Голову, хранившиеся там же, и скрылся. Как установило следствие, грабителем оказался младший приказчик из „Универсаля“ купца Калистратова С.Громов. Взятый под стражу, он сразу во всем сознался и показал, что маскарад им придуман был исключительно, чтобы избегнуть кровопролития. Для этих целей он купил театрального грима…»

— Тебе не кажется, — перебил Норманда Аркадий, сам же давший ему газету, — что чем-то пахнет?

Оба принюхиваются.

— Пахнет, Норманд, ты чувствуешь?

Лицо горбуна исказилось гримасой страха, сменившегося, впрочем, выражением мрачной торжественности (газета — забыта).

— Знакомый запах, а?

Аркадий порывается открыть окно… ах да, оно заколочено.

— Что бы это могло быть?

— А ты еще не понял, Аркадий? Помада… Нянюшка моя бедная говорила, что он только красу наведет и от нее дух сонный пойдет. Роги-Ноги, Аркадий, явился.

— Да ты с ума сошел! Ты же с ума сошел! Роги-Ноги… Какой-то сумасшедший ему письмо подбросил… где оно! (Смотрит на стол.) Где письмо, я спрашиваю!..

— Не знаю.

— Оно лежало тут. (Ищет повсюду, под столом, откидывает скатерть — будто потерял билет на последний в своей жизни пароход и тот уже отчаливает.) Где, говорю? Кроме тебя, некому было взять!

— Я не брал.

— Нет, врешь! Врешь, гадина раздавленная! Ты это сделал! Все сам подстроил! Чтобы я усомнился во всем, чтобы свихнулся. Это подстроено против меня. Я, думаешь, не вижу? Змеи! Зверье сумасшедшее!

Снова наступает на пиджак. Поднимает.

— О, какая вонь, какое зловоние… — Выворачивает карманы.

Норманд:

— Ошибаешься, у меня этого письма нет, можешь меня обыскать, если хочешь.

— Тогда у старухи. Сейчас она мне все скажет.

— Ничего она тебе больше не скажет.

— О Господи…

Аркадий опускается на край стола, роняет голову на грудь. Руки плетьми. Горбун — Нерон. Но не выдерживает, кидается на шею к своему товарищу. И так застывают.

А в темноте, в углу, где стояло кресло-качалка, мерцают очертания Роги-Ноги. На круглых, как колеса, ходулях, растущих из головы и туловища разом, выдвигается чудовище на авансцену, становясь все выше и грознее. Мешая упасть занавесу, оно сходит в зал. А в зале пусто. Только гуляет ветер.

* * *

Как вы, верно, и сами догадались, читатель, Роги-Ноги страшенный — не что иное, как аллегория большевицкой революции: гигантской волною нависла она над беззащитным городом. Что в этих условиях может сделать город? Лишь, затаив дыхание, с бьющимся сердцем ждать. Его жители Норманд и Аркадий не ищут спасения и не рассчитывают на него, но каждый прощается с жизнью по-своему. Аркадий упорно отказывается признать очевидное — так легче. Его здоровая натура цепляется за более невозможное, но естественное для нормального сознания восприятие окружающего. Он сражен прежде, чем успевает выбросить белый флаг. Норманду легче по-другому: он обуян мстительным восторгом. Горбун вправе чувствовать себя обиженным жизнью, но тогда уж пусть не обращается от ужаса в соляной столп — подобно Аркадию, подобно другим, узревшим смерть. В своем страхе смерти Нерон-горбун — презрен; это животный страх старика под дулом автомата, тогда как молодой бесстрашно смотрит убийце в глаза.

Больше на этом задерживаться не стоит — устремимся вперед. Будем считать, что в этом оглушительном веселье, во вселенской этой рубке не слышны стоны ненароком оттяпавших себе палец. Вперед, в веселые тридцатые годы, даже сплошь в обрубках, жизнь — продолжается!

Но как туда попасть? Помните, каков был маршрут, или вы думали, я шучу? Я напомню. Под красной звездой сидели мы и плакали о тебе, о Эльдорадо двухсот миллионов, о неведомый сказочный брег — призрачное детище наших лишений. И в душе многие устремились туда, кто по воздуху — на коврах-самолетах, кто на плоту, но, в отличие от других, я всегда помнил, что мое Эльдорадо не за морем, — а плыву я за тем, чтобы в цветниках Калифорнии узреть Сергея Васильевича в белом: льняной костюм, панама. Окрыленный его тоской, будто держась за ручки торпеды или лапки гуся, я тотчас унесусь в обволакивающую мир белизну; перед нами разверзнется бездна, приглашая нас в свои объятья: это из моря слез поднимается высокая, гораздо выше любого обитателя нашей планеты, человеческая фигура в саване. Белая-пребелая.

Путешествие наше не удалось; и сквозь стену воды ни на минуту не переставали быть различимы два горящих глаза, смотревших оттуда — сюда. А у нас так не получится… как у Сергея Васильевича, как у «Охваченных сном». Вы не слышали о таких? Фриско. От старого Жокей-клуба (реликвия не меньшая, чем трамвайчик) к заливу спускается улица Большого Писки — может, марка кольта, чей владелец по четвергам надирался виски и пулял в зеркала, а может, название прииска. Если вы пойдете по этой самой Писки-стрит, то пройдете мимо дома номер пять, третьего по правой стороне. Вернитесь, постойте. Здесь-то и размещались «Охваченные сном». Кроме китайцев, никому не известно, что происходило за этими стенами, — а китайцы не в счет. Нам предстоит самим проникнуть внутрь, чтобы все разузнать.

Проследуем за этой молодой особой: по моде тех лет недоуменно поднятые плечики, в волосах затерялась шляпка.

— I’ll be back soon, — говорит она шоферу в фуражке; на сиденье — гора картонок. (Трофейное кино.) Мы за нею — притаившись в стуке ее каблучков. Вокруг ни души. Пациенты охвачены сном. По обеим сторонам коридора двери. Входит в одну из палат. — Good morning, Dora, how are things going?

— Everything as usual, missis Werewolf.

Тогда она склоняется над стариком, чьи веки навеки смежены. Мы не верим своим ушам: по-русски!

— Какой сон тебе снится, папочка?

Миссис Оборотень уходит, а мы остаемся: наша задача все разузнать. Ждать до полуночи, и мы коротаем ожидание великолепными снами (здесь все смотрят сны).