Виртуальные связи - Татьяна Веденская

– Куда прешь! – раздался громкий крик и завывание клаксона.

Вокруг все имитировали движение, и только я, почти отключившись, утратила желание ехать вперед. Я всерьез задумывалась о том, чтобы просто выключить двигатель прямо тут, посреди дороги, и выйти из машины. Бросить ее тут к чертовой матери и пойти по мокрой, наполовину растаявшей мартовской жиже. Найти какую-нибудь кафешку, затеять с каким-нибудь алкашом долгий бессмысленный разговор, потратить оставшиеся до зарплаты полторы тысячи рублей.

– Сам куда прешь! – крикнула я, без особой, впрочем, злости, мужику, который настойчиво пытался не пустить меня в правый ряд.

Слева народ стоял налево, мне надо было направо. Тут я сделала некий маневр, пытаясь обойти мужика по… как бы это сказать… ну, немножко по встречке. А что такого? Объехать и встроиться перед ним – нормально. Несильно, переехав двойную сплошную всего на четверть капота, я уже могла бы встроиться куда мне и было надо. Все так делают, когда машины превращают дорогу в движущуюся и злобно сигналящую кашу. Все здесь сами за себя.

– БДЕНЦ! – раздалось где-то в области моего левого крыла, впереди. Я с удивлением повернулась и увидела, что слева от меня (!!!) еще более по встречке, чем я, оказывается, ехал тонированный «ВАЗ»-девятка, пытавшийся объехать сразу и мужика, и меня.

– Твою мать! – пробормотала я, вылезая из «Кашкая» и с ужасом осматриваясь вокруг. Наши машины стояли, продолжая сливаться в поцелуе, прямо посреди дороги, перегородив к тому же и нашу полосу, и большую часть встречной полосы. Было понятно, что теперь пробка останется на этой маленькой улочке навсегда.

– Ну что здесь? – подошел ко мне молоденький чернявенький паренек, говоривший с легким армянским акцентом. – Что ж ты дернула машину?

– Я не дергала. А ты чего ж на встречку вылез? – огрызнулась я в ответ, но незло.

И он, и я были, скорее, обескуражены произошедшим. Глупо, как глупо! Что я теперь скажу Алексею? И что он скажет мне в ответ? Я все-таки разбила его любимую машину. Как он, великий и ужасный, непогрешимый и идеальный, всегда и говорил. Ой, не ждет меня теперь ничего хорошего.

– Тут у нас обоюдка. Ты тоже на встречке. Страховка есть?

– Не знаю, – ответила я.

Он усмехнулся, покачал головой и подошел к машинам.

– Да уж, – протянул он, склонившись над поцелуем наших, так не подходящих друг другу машин. Правый борт «девятки» был, конечно, смят и вдавлен внутрь, а также разбилась фара, выперся вверх уголок капота. У «Кашкая» было помято левое переднее крыло – длинная некрасивая вмятина перекосила контуры моего дорогого-любимого «Кашкая», а говорить о том, кто виноват и что делать, было глупо.

– Вы оба бараны! – довольно кричали водители стоявших вокруг машин.

Для них это все было хоть каким-то развлечением на фоне бесконечного вечера, затекших ног, ноющих спин и шей, пропущенного из-за пробки футбола. А я наконец ощутила всю подлинную реальность моей жизни. Я сидела в кабине своего разбитого корыта и думала, что скажу мужу. В GPS-навигаторе, прямо в том месте, где располагался красный треугольничек моей подбитой машинки, вдруг появилась надпись, оставленная кем-то из проезжающих мимо водителей:

… «девятка» и «Кашкай». Два идиота не поделили встречку. Потеряны две полосы, в город и в область. Хорошего всем вечера!..

* * *

Лаура Джини сидела на краю расшатанного старого стула и сосредоточенно рассматривала старую, местами облупившуюся, но все еще яркую, разрисованную почти целиком стену. Она сделала эту картину давно, несколько лет назад, почти сразу по возвращении из холодного, ужасного Новосибирска. Она рисовала сиреневые листья, фиолетовые стебли странных колючих, хищных растений, наполняла невыразительную квартиру цветами и голосами фантастических существ. Играла музыка, отбивая бешеный танцевальный ритм, на полу стояла бутылка красного вина «Шато Марго»… Несоразмерно длинные, как у инопланетян, фигуры, гибкие и пластичные, как у грациозных диких зверей, уходили прочь по странным малиновым джунглям, уводя зрителя подальше из реального мира в параллельные реальности, которых, как известно, миллион. Тонкие вытянутые лица с большими глазами, похожими на глаза стрекозы, кожа оливкового цвета, изгибы тонких шей… Лаура рисовала и забывала бесконечные снега Новосибирска, тягучие, засасывающие в трясину разговоры, обвинения и заламывания рук.

– А папа приедет?

– Поедешь к нему на каникулы, – отвечала она маленькой Жанне. Они с мужем Константином расстались навсегда, и если бы было можно, она бы больше никогда не вспомнила ни имени его, ни глаз василькового цвета, ни перекошенного от обиды лица.

Память была ее союзником, и за чередой дней, наполненных вязким изматывающим бытом, Лаура наконец перестала видеть его в снах. А потом появилась Бьянка, и все встало на свои места. Во всяком случае, Лаура так думала. Они обе были – как близнецы – усталые и нервные и обе приходили в ужас от того, как устроен мир. Бьянка жила словно бы на автопилоте, механически исполняя программу, вложенную в нее ее глумливым, наполненным пороками отцом. Она делала вид, что хочет карьеры, хотя приходила в ужас просто от одного вида большого количества людей. Она ездила на какие-то вечеринки, забирала пьяного отца из казино. Иногда срывалась и начинала кричать, кидаться стаканами, рыдать, заламывая руки, потом просила прощения и ненавидела себя за это. Сто раз она клялась, что уйдет навсегда, и даже хлопала дверьми, но всегда оставалась. Она нуждалась в Лауре, привязалась к ней сразу, словно найденный на помойке и взятый домой голодный замерзший щенок. Они были нужны друг другу – две инопланетянки, заброшенные в чужой мир и случайно оставленные в нем навсегда. Они с Бьянкой познакомились в маленьком клубе, игравшем в основном блюзы, и где-то через год официально стали Бьянкой и Лаурой. Большего друг для друга они сделать просто не могли.

Конечно, никто не понимал. И даже не пытался, потому что зачем это надо. Фиолетовые стены, лесбиянки, странная жизнь – все это вызывало моментальное желание заткнуть уши, закрыть глаза.

– Кто она такая? Почему торчит в моей квартире все время? Пусть едет к себе, – кричала мать, напичканная соседскими сплетнями и упреками. Она жила на другом конце Москвы, но была незримо рядом, продолжая держать телефонную связь с Лилией Ивановной с третьего этажа и Дианой Борисовной с восьмого. Мать терпела все только ради Жанны. Меньше всего она хотела, чтобы бывший Лаурин муж забрал Жанну в Новосибирск, как не раз грозился. Это было бы навсегда. А ведь Жанна была ее единственной внучкой. Поэтому она терпела. Не потому, что понимала. Не потому, что одобряла. Боже упаси. Однажды она увидела, как дочь целуется с этой… Случайно увидела, когда привела Жанночку с прогулки, – застыла, замерла от ужаса, не в силах произнести ни слова. Она вдруг все поняла, разом, в целом, без разночтений и недомолвок. Ее дочь живет с какой-то девахой, как лесбиянка, какой кошмар. Какой позор! И к чему это все приведет. Этот дом… тут же ведь ребенок живет, между прочим.