Кутузов - Лидия Ивченко

Екатерина II, безусловно, нуждалась в те годы в «великих генералах», которые были бы одинаково к месту не только на поле битвы, но и за столом дипломатических переговоров, не только во внешней политике, но и во внутренних государственных делах. 1774 год, оказавшийся трудным и для Кутузова, и для государыни, и для всей России, показал это со всей очевидностью. В самом конце 1773 года императрица признавалась своему Г. А. Потёмкину: « С моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить…»41 Затяжная война с Портой показала со всей очевидностью, что врагов у России гораздо больше, чем друзей. Середина 1770-х годов испытывала на прочность государство, сравнительно недавно «прорубившее окно в Европу» и вызывавшее опасение своим могуществом: «Не только противники России — Франция и Австрия, но и союзница Пруссия не были заинтересованы в скором окончании войны, истощавшей Турцию и Россию. „Конфедератская“ война, вконец расстроившая государственный механизм Польши, стоила России больших усилий и связывала руки. Опытный и коварный Фридрих Великий, которого Екатерина звала „старым Иродом“, не забывал тяжелых поражений от русских войск в Семилетнюю войну, поставивших Пруссию на грань катастрофы. Он настойчиво внушал своей союзнице, что выход для России видится только в одном — в разделе Польши. Екатерина колебалась, но под давлением Пруссии и Австрии, в условиях затягивавшейся войны с Турцией пошла на соглашение о разделе Польши. Высвободившиеся в Польше войска предполагалось перебросить на северную границу, где осложнились отношения со Швецией, и на Дунай для скорейшего окончания войны с Турцией. Но вместо Дуная полки пришлось перебрасывать в Поволжье и в Предуралье. Начавшееся в сентябре 1773 года восстание яицких казаков быстро охватило обширный край. Донской казак станицы Зимовейской Емельян Пугачев стал седьмым (выделено мной. —Л. И.) самозванцем, принявшим на себя имя незадачливого Петра III. Но именно ему удалось разжечь пламя крестьянской войны, потрясшей основы государства»42. Биографы, составлявшие жизнеописания М. И. Кутузова, как правило, не соотносили вехи биографии полководца с событиями и временем, в которое он жил. В те дни, когда он разведывал окрестности Крымского полуострова, его не могло не беспокоить разраставшееся «внутреннее возмущение» в стране. «Пугачевщина могла превратить империю, созданную по образцам западно-европейского политического мира, в казацкое царство. Екатерина должна была оказаться сильнее громадных разбойничьих шаек, представителей анархии, грабителей и убийц, как-то случайно и временно собравшихся под знаменами мнимого Петра. При громадных размерах и глубоком значении бунта все в России становилось вопросом»43. Екатерина II в те дни писала губернаторам Московской и Новгородской губерний: «Я зачинаю походить приключениями моего века на Петра Первого. Но что Бог ни даст, по примеру дедушкину унывать не станем. Два года назад у меня в сердце Империи была чума (в Москве. — Л. И.), теперь у меня на границах Казанского царства политическая чума, с которою справиться нелегко… Генерал Бибиков отправляется туда с войсками, чтобы побороть этот ужас XVIII столетия, который не принесет России ни славы, ни чести, ни прибыли. По всей вероятности, это кончится виселицами. Какая перспектива, господин Губернатор, для меня, не любящей виселиц. Европа подумает, что мы вернулись ко временам Ивана Васильевича (Грозного. — Л. И.)». Упомянутый в письме императрицы генерал Александр Ильич Бибиков был родным братом жены Ивана Логиновича Голенищева-Кутузова, с которым наш герой постоянно состоял в переписке. Более того, Михаил Илларионович впоследствии и сам женился на одной из сестер Бибиковых, поэтому «история Пугачевского бунта» входила в число семейных преданий Голенищевых-Кутузовых. В апреле 1774 года А. И. Бибиков внезапно скончался в Бугульме, Пугачев прорвался к Казани, разорив этот богатейший губернский город. Потерпев поражение от генерала И. И. Михельсона, он все же добрался со своими сторонниками до правого берега Волги, после чего в Нижнем Новгороде и в самой Москве вспыхнула паника: вести, приходившие в армию, были одна другой хуже. Так, А. Т. Болотов, находившийся в те дни в Москве, вспоминал: «Мысли о Пугачеве не выходили у всех нас из головы, и мы все удостоверены были, что вся подлость и чернь, а особливо все холопство и наши слуги, когда не въявь, то в тайне сердцами были злодею сему преданы…» А ведь в Москве сенатором находился тогда и отец Кутузова — Илларион Матвеевич. Почта в те времена доставлялась медленно, и Михаил Илларионович, двинув своих гренадер в атаку на турецкий десант, вероятно, ничего не знал о судьбе своего родителя; будучи наслышан о зверствах повстанцев, он не мог не беспокоиться о нем. Возглавив колонну, он сознавал: чем быстрее будет одержана победа, тем быстрее закончится война, следовательно, тем быстрее русские войска обратятся на внутреннего неприятеля. Очнувшись после тяжкого ранения, он узнал, что в августе И. И. Михельсон разгромил Пугачева под Царицыном. К сожалению, мы не знаем, при каких обстоятельствах встретились после всех пережитых бедствий отец и сын Голенищевы-Кутузовы, но, как мы уже убедились, во многих поздних воспоминаниях о полководце внезапно возникают сюжеты, значение которых не до конца постигает сам мемуарист, потому что не соотносит их с ранними эпизодами биографии Кутузова. Вот воспоминание С. Н. Глинки о выпускном экзамене по русской словесности в Сухопутном шляхетском корпусе, на котором присутствовал М. И. Кутузов. Кадетам было задано сочинить письмо, «будто бы препровожденное к отцу раненым сыном с поля сражения». «Два первые сочинения Кутузов слушал без особого внимания, — рассказывает автор. — Дошла очередь до меня. Я читал с жаром и громко, Кутузов вслушивался в мое чтение. Лицо его постепенно изменялось, и на щеках вспыхнул яркий румянец при следующих словах: „Я ранен, но кровь моя лилась за Отечество, и рана увенчала меня лаврами! Когда же сын ваш приедет к вам, когда вы примите его в свои объятия, тогда радостное биение сердца вашего скажет: Твой сын не изменил ожиданиям отца своего!'“ У Кутузова блеснули на глазах слезы…»

В те годы «простой псковский дворянин» был опорой трона в противостоянии между старой аристократией и знатью, созданной Табелью о рангах, на которую опиралась в своем правлении Екатерина. Государыня, отправив Кутузова «на казенном иждивении в дорогу», не только предоставила ему возможность путешествовать по Германии, Франции, Италии и «усовершенствовать себя в высоких своих познаниях». Красавец подполковник, при взгляде на которого каждый убеждался в его мужестве, поражал умом и знаниями всех, с кем сводила его судьба. Представляясь к европейским дворам, заводя знакомства с известными людьми, он служил живым примером того, как далеко шагнули в России образование и «искусство светского общежития». Екатерина II предъявила Европе блестящий результат петровских преобразований, который после Пугачевского восстания мог вызвать сомнения в Европе. Преданный офицер с задатками дипломата легко мог развеять «дурные импрессии»: «Фридрих Великий почтил его равномерно своим благорасположением; все важнейшие мужи допускали его к своему знакомству»44. В Берлине Кутузов, естественно, старался возможно лучше приглядеться к фридриховским военным порядкам, которые вызывали бездумный восторг у многих почитателей прусского короля. «На Потсдамских парадах старик Фридрих хихикал себе под нос над пристрастием молодых офицеров, — французов, англичан, австрийцев — к маневру в косвенном порядке, годному лишь на то, чтоб некоторые плац-адъютанты составили себе имя, — писал на острове Святой Елены Наполеон. — При глубоком изучении маневрирования за семь лет войны этим офицерам следовало бы понять, в чем тут дело, а окончательно рассеять их очарование должно было то, что Фридрих всегда маневрировал линиями с захождением фланга и никогда не сводил маневра к простому развертыванию фронта»45. Кутузов в этом отношении был не прост; вероятно, по этой причине Фридрих Великий допустил его в свою «Потсдамскую беседу избранных»46. Для молодого офицера это была, безусловно, большая честь. Однако любознательный подполковник, не ограничившись впечатлениями, полученными в Пруссии, счел необходимым встретиться и побеседовать с противником Фридриха II, австрийским фельдмаршалом Лаудоном, нанесшим пруссакам ряд чувствительных поражений в Семилетней войне.