Кутузов - Лидия Ивченко

…Турецкий десант располагался на левом, высоком берегу реки в двух лагерях; передовые войска турок занимали выгодную позицию у деревни Шумы (Шумны), прикрытую каменными стремнинами («каменными линиями»). Граф Мусин-Пушкин лично возглавил атаку двух каре на правый ретраншемент неприятеля; впереди его колонны шел гренадерский батальон подполковника Голенищева-Кутузова. По иронии судьбы 23 июля воюющие стороны вступали в бой, не зная о том, что между обеими державами уже заключен мир: известие об этом пришло только 27 июля. В реляции главнокомандующего князя В. М. Долгорукова на имя Екатерины II сообщалось: «Как только войска повели атаку, они были встречены жесточайшим огнем из пушек и ружей. Неприятель упорно защищался более двух часов, атакующие каждый шаг добывали кровью. Наисильнейшая пальба не умолкала с обеих сторон. Мусин-Пушкин приказал атаковать в штыки и продраться в ретрашемент, что и исполнено было с левой стороны, где самое сильное сопротивление оказано гренадерскому батальону…»33 Очевидно, самое раннее по времени описание этого боя содержится в недавно опубликованном рапорте генерал-майора И. В. Якоби, поданном генерал-поручику В. П. Мусину-Пушкину 27 июля. Генерал Якоби сражался бок о бок с Кутузовым, и события того дня, судя по тексту, всё еще стояли у него перед глазами, когда он составлял рапорт: «Сам (Якоби. — Л. И.) с одним гранадерским легионным батальоном, по повелению вашего сиятельства, пошел спуском с крутой горы на засевшего за означенною чрез всю дефилею, проведенною каменною линией неприятеля, который встречал из-за оной прежестокой оружейною стрельбою. Но несмотря на все то и на препятствующие скоро к нему итить три рва, устремился я с гранодерами на него, сильно их поощряя собственным своим и господина подполковника Голенищева-Кутузова в фасе присудствием, который при сходе в средний ров получил жестокую рану, а я при последнем контузию. Но как чрез оную, по щастию, силы мои не совсем изнемогли, то я еще мог подать гранодерам вид моего здоровья, переправлялся вместе с ними чрез последний ров, пособием находившегося при мне секунд-майора Буйносова, которому поручил я после ранения господина Кутузова батальон. И по выходе из самого того последнего рва приказал я гранодерам оставлять ружейную пальбу, поелику продолжение оной причинило бы больше урону нам, нежели неприятелю, в рассуждении сидения его за каменною линиею. Вместо же стрельбы из ружей велел им приударить в штыки. Они сие исполнили с поспешностию, закричав все вдруг „ура“. И сколь неприятель не супротивлялся по его гораздо превосходнейшему числу, но не мог, однако, долго противустоять оным и обратился скоро в бег. Гранодеры наши, сколько возможности было, прогоняли его за деревню Шуму в лощины, поднимая на штыки. Они многих засевших в деревне покололи и иных, запершихся в деревне в избах, сожгли. С нашей стороны в сем сражении ранены вышеозначенный господин подполковник Кутузов и три батальона его обер-офицера. А о господине подполковнике Голенищеве-Кутузове не изъясняю я вашему сиятельству ничего, поелику мужество его и храбрость известны по собственному вашего сиятельства обозрению. И для того только смею вашему сиятельству доложить, что сей штаб-офицер отличное в себе имеет храбрости достоинство и батальон чрез собственное его старание приведен в такое мужество»34. В тот день весь лагерь, обозы, палатки, пушки, знамена и множество всяких военных орудий, «приуготовлений» и снарядов достались в руки россиян. Представляя своего отважного подчиненного к высокой награде — ордену Святого Георгия 4-й степени, князь Долгоруков отдавал ему полную справедливость: «…Он, Голенищев-Кутузов, во все время бытия своего в его предводительстве отличил себя перед прочими ревностным и прилежным исполнением всего ему поручаемого. Несравненно большую похвалу заслужил он мужеством своим и храбростью, оказанным особливо во время атаки войск турецких, сделавших в последнюю кампанию десант на Крымские берега при Алуште, он был отряжен для завладения неприятельским ретрашементом, к которому вел свой батальон с такой неустрашимостью, что ни превосходная сила защищающихся, ни жесточайшее сопротивление его не останавливали, и многочисленный неприятель, тщетно противившийся сему устремлению, принужден, бросая свои укрепления, спасаться бегством; в самое то время, когда делаемо было последнее усилие к преодолению турков, он, Голенищев-Кутузов, получил весьма опасную рану»35. В начале XIX столетия живы были еще очевидцы, которые рассказывали, что «в ту минуту, когда Кутузов был ранен, он стоял на камне, нависшем на ров, и что с сего камня в беспамятстве упал в ров на тела убитых»36. Когда подполковника Голенищева-Кутузова без сознания уносили с поля боя, сослуживцы полагали, что он обречен: пуля пробила голову у левого виска и вышла у правого глаза. Вероятно, именно по этой причине его сразу не представили к награждению; традиции жаловать ордена посмертно в те времена не существовало. Около года бесстрашный офицер находился на излечении; за это время завершилась война с Портой, был расформирован Московский легион, батальоны которого поступили во вновь сформированный Тульский пехотный полк. В феврале 1775 года подполковник Михайла Голенищев-Кутузов заявил о своем существовании и в Военную коллегию, для которой исцеление одного из героев покорения Крыма было полной неожиданностью. Согласно докладу Военной коллегии от 24 ноября 1775 года, Кутузов обратился туда с челобитной, к которой был приложен «аттестат, свидетельствующий о его подвигах»37. Сам главнокомандующий князь В. М. Долгоруков выступил ходатаем о награждении своего бывшего подчиненного орденом Святого Георгия 4-й степени. Эта награда была учреждена Екатериной II в 1769 году для военных, и только для тех, кто совершил конкретный подвиг. Во все времена своего существования этот знак отличия считался самым почетным среди русских офицеров, так как свидетельствовал о необыкновенной храбрости своего обладателя. Таким образом, будущий победитель Наполеона был в числе первых награжденных этим орденом, который он заслужил отнюдь не светской любезностью. Михаил Илларионович был человеком не робкого десятка, начальники единодушно свидетельствовали о его необыкновенных способностях, выраженных в знаменитой «триаде» Суворова: «глазомер, быстрота, натиск». Но и это было не всё. Рациональному человеку XXI века не сразу пришла бы в голову мысль, которая тотчас же явилась в голове у великого соратника Кутузова. Тогда еще не слишком известный генерал Суворов в раздумье обронил фразу: «Кутузов получил рану, какой в Европе не бывало; а в целой Европе ничто ни на волос не пошевелилось»38. Суворов был уверен, что Провидение, сохранив жизнь русскому офицеру, всем загадало загадку, ответ на которую со временем непременно будет найден, и он был уверен, что воля Провидения, выраженная столь явным образом, коснется не только России, но и Европы.

Вероятно, только храбростью не объяснить геройского поступка офицера, в который он вложил все чувства, разрывавшие ему сердце. В армии Румянцева он допустил служебную оплошность, погрешив против субординации; он подвел своих благодетелей: отца, «батюшку» Ивана Логиновича, наконец, государыню, оказавшую ему покровительство в молодые лета. Он должен был заставить смолкнуть голоса своих завистников и оправдать надежды, которые на него возлагались, что ему в полной мере удалось. Вскоре для излечения раны Кутузов отправился в Петербург, где императрица лично пожелала его видеть. Биографы полководца упускают из виду тот факт, что встреча подполковника Голенищева-Кутузова и Екатерины II произошла прежде, чем он явился благодарить ее за награждение: кавалером ордена Святого Георгия он стал 26 ноября 1775 года, но этому предшествовал приказ вице-президента Военной коллегии генерал-аншефа Г. А. Потёмкина от 3 октября того же года о предоставлении офицеру годичного отпуска «для лечения на теплых водах», согласно «высочайшего указа»39. Следовательно, государыня неоднократно «изволила лично совещать с ним о различных политических и государственных делах, и видя достаточное познание его в оных, советовала ему ехать в чужие краи, как для поправления и совершенного восстановления своего здоровья, так и для лучшего изучения политики прочих государств Европы, повелев между тем Государственному казначею выдать ему на путевые издержки надлежащую сумму денег». Императрица не представляла себе военного ремесла без истинной храбрости и сопряженных с ним опасностей (вспомним: «Если б я была мужчиною, то была бы убита, не дослужась и до капитанского чина»)40. Невзирая на увечье, Кутузов нисколько не утратил обаяния: он умел поддерживать беседу на любом уровне с самыми взыскательными собеседниками. Острый ум, европейская образованность, широкая начитанность, увлекательное красноречие — все это вместе взятое восхищало и очаровывало собеседников. Прелесть разговора с ним заключалась в том, что бесстрашный подполковник вовсе и не стремился озадачить «парадной вывеской ума», подавить ученостью, обилием приобретенных сведений и т. д. Образование было для него средством, с помощью которого он без особых усилий подчеркивал врожденное качество — интеллект. Кутузов был одинаково хорош как в легкой светской беседе, так и при обсуждении политических и военных тем. Императрица неспроста обмолвилась среди приближенных: «Надобно беречь Кутузова. Он у меня будет великим генералом».