Проклятие Пиковой дамы - Юлия Алейникова

— Это не так. Дедушка все перепутал, — стараясь быть храброй и не поддаваться давлению, проговорила Мария Ивановна.

И в глазах ее блеснули слезы, а капитан почувствовал себя гадко, словно ребенка обидел. А ведь ей уже двадцать пять, не ребенок. А женщина, и убитая Щербатова… Пусть она была эгоистична, избалована, но отнимать у нее жизнь…

— Это вы убили Анну Щербатову? — резко, жестко спросил капитан, глядя в эти детские, широко распахнутые, полные страха и слез глаза.

— Что? Что вы говорите? Я? Нет! Вы что? Вы с ума сошли? — Она вскочила на ноги столь стремительно, таким сильным, бурным порывом, что даже стул упал. — Я никогда и никому не причиняла вреда! Анна Петровна была прекрасной женщиной и талантливой певицей, и я не представляю, кто и почему это сделал! И как только в голову могло прийти!

А у девочки, оказывается, есть характер и скрытая сила. В сочетании с хрупкой внешней беззащитностью и невинным взглядом огромных зеленых глаз смотрится очень впечатляюще. Неудивительно, что Щербатов влюбился.

— Мария Ивановна, вы знакомы с Николаем Васильевичем Щербатовым? — просто и прямо спросил капитан.

Взглянув ему в глаза, Мария Ивановна так же просто и честно ответила.

— Да.

— Он за вами ухаживает?

— Да.

— Вы знали, что он был женат на убитой Анне Щербатовой?

— Да. — И вот тут выдержка девушке отказала: — Он собирался с ней разводиться!

— Он сам вам это сказал?

— Да. Он ждал премьеры. Не хотел ее расстраивать, чтобы голос не пропал, и вообще, — срывающимся голосом пояснила балерина.

— Как давно вы знакомы?

— Около года, — опустив глаза себе на руки, ответила Мария Ивановна.

— При каких обстоятельствах произошло знакомство?

— Это было прошлой осенью. Он провожал в театр жену, был дождь, он садился в машину, а я как раз шла с репетиции, зонта у меня не было, а ливень был сильный. Он просто предложил меня подвезти. Я не знала, кто он. А в следующий раз мы встретились под Новый год. У нас был шефский концерт на одном из заводов города, его жена там пела, а я танцевала. Он был за кулисами, ждал жену. Мое выступление уже закончилось, но я ждала подругу, он узнал меня, поздоровался, мы разговорились. Так вот и познакомились. Потом было еще несколько случайных встреч, а потом он вдруг встретил меня возле дома, с цветами. Я очень испугалась. Я знала, что он женат, и вообще. И потом, он намного старше меня, и… Я убежала, а он с тех пор стал регулярно присылать мне цветы, иногда бывал на спектаклях, потом были письма, и вот только в конце весны я согласилась с ним встретиться. К тому времени мне казалось, что я уже давно знаю его и почти люблю. Его письма, они были такие глубокие, такие интересные и теплые, как письма родного человека или старого друга. В них не было никакой пошлости, не было признаний в любви, и все равно в каждой строчке чувствовалось его отношение ко мне. Это было совершенно удивительно.

Мы начали встречаться, и я сама не заметила, как полюбила. Глубоко, навсегда. И Коля, он тоже полюбил меня. Он еще летом предлагал мне пожениться, но я боялась сплетен в театре, осуждения, и потом мне было жаль его жену. Но он говорил, что у нее есть старый друг, который всю жизнь ее любит, и что она собиралась выйти за него замуж, пока не встретила Николая, что Анна Петровна устроит свою жизнь. А в конце августа я узнала…

— Что вы узнали?

— Нет, это неважно. В общем, мы решили пожениться.

— Мария Ивановна, что вы узнали в конце августа? Это очень важно, не заставляйте меня принимать к вам официальные меры.

— Я узнала, что беременна, — чуть слышно проговорила балерина, отводя взгляд.

— У вас будет ребенок? — выдохнул Евгений Александрович. Вот оно, не достающее звено, вот он, спусковой крючок всей истории!

— Да.

— Когда Щербатов подарил вам шкатулку и перстень?

— На следующий день после убийства. Он сказал, что теперь нам ничто не помешает пожениться. Надо будет только подождать месяц или около того, чтобы не нарушать приличий. Я уже Колю и с дедушкой Егором познакомила.

7 сентября 1955 г. Ленинград

Перстень у балерины Решетниковой изъяли и предъявили Зинаиде Барышевой, Капитолине Огородниковой и домработнице Глаше, все три его опознали, причем Зинаида Андреевна твердо заявила, что в конце спектакля, когда Анна Щербатова выходила на поклон, перстень был у нее на пальце.

Подробный, тщательный опрос свидетелей, бывших в тот вечер в театре, подтвердил, что Николай Васильевич после поздравления жены с удачной премьерой вместе со всеми отправился в банкетный зал, но по дороге потерялся, в суете это не сразу заметили, не было его минут пятнадцать, вполне достаточно, чтобы дойти до грим-уборной, задушить жену и дойти до банкетного зала. В театре Николай Васильевич замечательно ориентировался и прекрасно знал закулисье.

К тому же, будучи человеком умным, он сразу понял, что, если его вдруг увидит случайный свидетель, военный мундир выдаст его даже в полумраке коридора, а потому по пути в гримерку прихватил с вешалки в чулане халат технического персонала. Потом он этот халат просто бросил по дороге в банкетный зал на какой-то стул. В театральных коридорах после спектакля было сложено достаточно всякого реквизита, среди которого халат легко затерялся. Да, собственно говоря, сразу после спектакля его никто и не искал. Даже шнурок, которым была задушена Щербатова, не было надобности куда-то прятать, его можно было просто свернуть и сунуть в карман брюк. Никто и не думал обыскивать безутешного вдовца. Репутация сыграла полковнику на руку.

Все эти факты капитан Топтунов отчасти выяснил сам, отчасти они были рассказаны полковником Щербатовым после задержания.

— А все же, Николай Васильевич, что толкнуло вас, боевого офицера, героя войны, честного человека, на убийство? Почему? Почему нельзя было просто развестись? — в конце допроса спросил арестованного Евгений Александрович. — Ведь когда-то вы страстно любили свою жену, что же случилось?

Полковник Щербатов был очень бледен, его лицо осунулось, глаза запали, и скулы выступали на лице, словно оголившиеся кости.

— Я любил ее, вы правы, так страстно любил, что чувствовал вину перед Варей и Сережей. Я не забывал их, но Аня… Она захватила меня полностью. Я готов был ради нее на все, ради ее улыбки, смеха, поцелуя. И я делал все для нее, но со временем стал замечать, как моя милая, ясная, искренняя, светлая девочка меняется. Становится легкомысленной кокеткой, ленивой, избалованной, комнатной куклой, — с горечью рассказывал Николай Васильевич. — Я замечал все это, но не переставал любить ее, просто я все больше превращался в верного пажа, в придворного, в обслугу. Я очень хотел детей, Аня знала об этом, но боялась, что беременность помешает ее работе. Она не хотела оставлять сцену даже на год, на полгода. Она не отказывалась категорически заводить детей. Но в разговоре со мной приговаривала, что, если Бог даст, тогда она, конечно, родит.