Биология желания. Зависимость - не болезнь - Марк Льюис

Волны желания сформировали медиальную ПФК Донны в матрицу поддерживающую два образа ее «Я»: Донну-благодетельницу заботящуюся о других, удовлетворяющую их потребности и подавляющую свои, и Донну-отступницу, заботящуюся только о себе, потому что больше никто о ней не позаботится. «Я начала вести двойную жизнь, — сказала она мне. — Я все еще была хорошим человеком, все еще заботилась о людях, была успешной... Люди были бы шокированы, если бы узнали о моем втором “я”». Она лавировала между двумя персонами, каждая из которых не признавалась в существовании другой. Это не было раздвоением личности. Скорее она меняла окрас, как хамелеон. Она по-прежнему хотела, чтобы ее принимали и любили, но это больше не было единственным вариантом за отсутствием остальных. Она продолжала посылать теплые улыбки и щедро вкладываться в других. Но когда у Донны были наркотики, когда мощная волна возбуждения прокатывалась в направлении ее префронтальной средней линии, она могла отбросить абсолютно все. И получить удовлетворение, даже испытать триумф, когда в очередной раз облапошивала окружающих и удирала с добычей — таким было новое решение очень давней проблемы.

* * *

Теперь, под обвиняющим взглядом кузена Говарда, две конфигурации личности Донны столкнулись и разбились. Донну-наркоманку никогда не доставали из шкафа на домашний суд. Ее наркоманское «я» не показывалось, никогда не соприкасалось с моральными взглядами родственников мужа, ее братьев и сестер, кузенов, родителей и мужа, особенно мужа. Теперь ей не позавидуешь. Фонтан из стыда и страха забил именно из той трещины в стене, которая разделяла оба мира. Если они узнают, что она наркоманка, снисходительного отношения не жди. Она всех их обманывала.

Следующие два дня Донна провела как во сне. Когда она вернулась в гостиную, никто даже не повернул головы. Родственники наверняка слышали крики, и все равно ничего не поменялось. Ничего не поменялось, когда она вернулась домой. Майкл был спокоен и тверд, как всегда. Только как будто все время чем-то занят. Он был не совсем здесь. Донна должна была чувствовать облегчение. Он не перешел на личности, не ругался на нее. Но и она не совсем присутствовала. Она не была с ним. Но наблюдала за ним очень внимательно, ждала, как собака поджав хвост высматривает на лице хозяина признаки гнева. Ему рассказали? Или расскажут? Они вообще знают?

Впервые за многие месяцы, даже годы, ей отчаянно нужно было уцепиться за кого-то. Все другие цели — наркотики в том числе — быстро поблекли. То, что она получала при помощи опиатов, начало терять свою особенность. Ожидая вердикта, она начала забывать, что наркотики значили для нее и почему они значили так много. Она представляла себя бродягой, согбенной калекой, парией, бредущей по миру, лишенному человеческой теплоты. Во сне она не могла открыть своим ключом входную дверь. А когда просыпалась, то говорила себе, что все реально. Она действительно может все потерять. Она стояла на краю бездны и видела будущее, в котором семья ее презирает, в котором у нее нет работы, нет друзей и нет Майкла. Она воображала себе такое будущее много раз, ожидая развязки случившейся трагедии.

* * *

Следующий семейный вечер был в пятницу. Там был Говард, но ничего не прояснилось. Он был приветлив с ней. И у нее мелькнула надежда, что возможно, только возможно, случившееся покроется пылью и она сможет вернуться к той странной полулегальной жизни, которую вела. На пути домой они обменялись с Майклом всего парой слов, и он сказал непривычно тепло, что Говард пригласил его на бранч завтра. У нее перехватило дыхание.

Поздним утром следующего дня Донна была у дома Кэти, помогая вести день Подарков будущей матери. Все было более чем прозаично, нормально, и это успокоило ее. Но Майкл и Говард были вместе, за бранчем, и происходящее там определит ее дальнейшую жизнь. Она проверяла свой телефон каждый десять минут. Звонков не было. Она мечтала, чтобы Бог или кто-нибудь еще вмешался один-единственный раз и все разрулилось бы. Пусть Говард промолчит. Пусть Майкл ничего не узнает.

Когда Майкл наконец позвонил, она внимательно прислушивалась к его словам и интонациям. Он спросил, когда она собирается домой. Его голос звучал как всегда, и теплившийся огонек надежды начал разгораться.

Как только она вошла в дверь, огонек потух. Майкл сидел на простом стуле в гостиной, шторы были опущены, комната была полутемной, на полу лежала тень.

«Входи и садись», — сказал он без всякого выражения.

Она села.

«Я знаю, что ты употребляешь, — продолжил он. — Я знаю, что случилось с Говардом».

Ее забил озноб.

«Мои родители узнали несколько недель назад. Они сняли тебя на видео».

«Что?»

«Они установили видеокамеру в углу спальни. Ты ее не видела. Но она видела тебя... как ты вошла в ванную и вышла... много раз, — сказал он, его голос наконец перестал звучать монотонно. — Можешь сказать, что ты делала в спальне и ванной у родителей?» Он смотрел на нее без враждебности, но со смешанным чувством ужаса и презрения, что было еще хуже. Как будто он не знал ее достаточно хорошо и не хотел знать совсем.

И она рассказала ему. Тихо и неторопливо, о том, как охотилась за наркотиками, какое разочарование, переходящее в негодование, чувствовала, когда не удавалось достать, как тяга к ним становилась все сильнее. Она рассказала ему в точности, что испытывала, когда думала, что упустила что-то из вида, например не заметила ящик или не проверила шкафчик под раковиной. Он внимательно слушал, время от времени кивая головой, поскольку ее рассказ был правдив. И в точности совпадал с тем, что его родители видели на видео, во всех некрасивых деталях.

Из этого соответствия между ее словами и его кивками она поняла, что видео действительно существует. Но это было немыслимо. Она пыталась представить себе, что видела камера. Донну, которая снова и снова, как безумная, обшаривала ящики. Ее залила жаркая волна стыда: это был удар под дых.

«Они собираются показать запись мне», — сказал Майкл.

«Нет, Майкл! Пожалуйста, не смотри! Никогда!» — выкрикнула она. Поскольку была уверена, что он ее сразу разлюбит, как только увидит, как целеустремленно и отчаянно, будто голодный зверь, она охотится.

«Это неважно, — сказал он. Расследование подошло к концу. — Ты позвонишь своим родителям и будешь лечиться. Прямо сейчас. Иначе я от тебя уйду».

Вот оно, наконец-то. Ее самый ужасный страх, шок, как от ушата ледяной воды.

Она рухнула на пол, полностью опустошенная, лишенная всех своих защит, всех сил. Ужас накатывал на нее волнами; за ним пришло цунами стыда. Ее тело дергалось от раздирающих ее эмоций. Колени сложились к груди. Глаза были крепко закрыты. Она не могла выносить его взгляда. Ни теперь, ни потом.

Но за штормом была тихая бухта, где говорил другой голос. Игра окончена, сказал он. Теперь ты можешь позволить вещам идти своим чередом. Тебе больше не нужно бороться.

«Я сделаю все, что ты хочешь», — сказала она громко, все еще не в состоянии открыть глаза.