Русалья неделя - Елена Воздвиженская

разочек сделаем исключение, а? – спрашивают они у старшого, – Уж больно не хочется с ними встречаться.

– Ничего не поделаешь, – покачал он рогами, – Таков порядок. Тащите его к главному.

Схватили они тут меня за шиворот, и поволокли с гиканьем по каким-то коридорам тёмным. Ох, батюшки мои, Петруня, что я там увидел-то! Огонь кругом, крики, вопли, кто в колесе, как белка кружит, за язык свой к тому колесу привязанный, кто на себе камни огненные таскает, кто чертям на потеху пляшет из последних сил. А чудища-то кругом до чего страшные, мамочки мои. Я как представил каков же тогда на вид их главный будет, у меня ноги подкосились и в голове помутнело.

– Не приведи Бог тут остаться, – подумал я.

И только я это подумал, как черти, что меня несли, взвыли:

– Нельзя тут Его поминать!

Обрадовался я этим словам, словно озарило меня, и давай я молитву читать, которую бабка моя кажно утро читает. Других-то не помню я, уж больно они длинны, а эта ничего, выучил я её наизусть за столько лет. Она не больно велика, «Отче Наш» зовётся. Слыхал-ко, поди?

– Да как же выходит это у него? – визжат черти.

А старшой им в ответ:

– Дурни вы неотёсанны, это мёртвые молиться не могут, а он ведь живой! А ну вышвырните его отсюда, пока он нам весь порядок тут не нарушил!

Взяли они меня снова, что котёнка за шкирку, да в другую сторону со скоростью света понеслись, замелькало у меня всё перед глазами, что каруселя в твоём городе. А после ударило меня наотмашь, и словно плита сверху легла, так тяжело стало, Петруня.

Очнулся я, лежу на земле. Сыро подо мной чего-то, дак это я котелок на себя пролил. Кругом деревья, невдалеке река плещется, свежестью тянет. Встал я кое-как и побежал, в жизни так не бегал. И минуты не прошло, как выскочил я из кустов к нашему костру.

Михалыч аж подскочил:

– Ты чего, – говорит, – Пугаешь! Что это с тобой? Как будто за тобой черти гнались!

И ржёт, паразит. Пересмешник хренов.

– Да вода-то где? – спрашивает, глядя на мой пустой котелок.

Я только рукой в ответ махнул. Упал к костру и говорю:

– Дай закурить.

Тут уж Михалыч хохотать перестал и спрашивает, чего, мол, с тобой? Я ему и рассказал как есть. У него глаза на лоб, тебя, говорит, не было минут пять от силы, какой ад, какие черти? Ты часом не выпил ли чего там, в кустах?

О рыбалке я в ту ночь уже и думать не мог, собрались мы и домой пошли. Бабке своёй поведал я, что чертей видал, так она поверила, а как узнала, что они меня оттудова выбросили, так сказала, мол, даже чертям ты не нужон, одна я с тобой всю жизь маюсь, балагур ты старый. А вот ты мне веришь, Петруня?

Я почесал затылок:

– Ну-у, дед, чудеса ты, конечно, мне сейчас рассказал. Так сразу и не разберёшь. Может упал ты и головой ударился. Или…

– Йэххх, – сплюнул дед, – Не хотел я тебе показывать, да ладно уж. Иди сюды.

Дед Коля поманил меня во двор.

Я заинтересованно отправился за ним, воображая, что же такого он намеревается мне показать. Войдя во двор, дед прикрыл ворота, и удостоверившись, что никто не видит, начал расстегивать штаны.

– Ты чего это, дед? – опешил я.

– Ну не улице же мне свою гузку казать, – буркнул дед, – А коль ты не веришь и тебе доказательства нужны, так вот, гляди.

С этими словами дел оголил пятую точку и я увидел на дедовом поджаром полушарии чёрное пятно в форме копыта.

– Это ещё что?

– Как что? Эти-то, когда меня с аду прогоняли, так чтобы лучше летел, пенделя мне дали. Вот, десять лет уж прошло, а след так и остался. Я уж чем только не пробовал оттереть, не получается.

– М-да, – покачал я головой, не зная, что сказать.

А дед тем временем уже натянул штаны и позвал меня:

– Ну, чего стоишь, иди, работу заканчивай, да пойдём в дом. У меня уж там всё готово, ждёт, греется.

И дед многозначительно подмигнул.

Русалочье озеро

Вечерком, после баньки, весь распаренный, горячий, пахнущий душистым берёзовым веничком, и счастливый, вышел я ко двору, отдышаться на лавке. Уже смеркалось, и на небе повисла полная луна. Сладко пахло скошенной травой, сегодня только привезённой с лугов и разбросанной во дворе на просушку.

– Здорово, чаво сидишь один? – раздался знакомый голос, и из-за палисадника показался сосед, дед Коля, балагур, знавший немыслимое количество баек.

– Да вот, сижу, после баньки отдыхаю, – ответил я.

– Ну, и я, коли, с тобой посижу, моя-то нынче к сестре уехала в Сосновку, дак мне скучно одному-то в избе. И спать ещё рано.

Я подвинулся и уступил деду место на лавке.

– Да-а-а, – протянул дед, после короткой паузы, – Ночь-то кака нынче лунная. В такие вот ночи русалки любят на бережку сидеть, песни петь аль хороводы водить.

– Ну, дед ты даёшь, вроде уже не в том ты возрасте, чтобы в сказки-то верить, – усмехнулся я.

– Возраст у меня самый что ни на есть замечательный, огонь ишшо, – возразил дед, – А вот ты, видать, хоть и в деревне вырос, да только так дурнем и остался.

– Это ещё почему? – обиделся я на такие заявления.

– А потому, что знать должон, что вокруг нас много чего есть неизведанного! – и дед поднял кверху указательный палец.

– Ну ладно, – смирился я, – Русалки, так русалки. Только как же они хороводы-то водят, у них ведь хвосты?

– Ох, и дурень ты, – покачал головой дед Коля, – То не наши русалки с хвостами, а загранишны! У них там за бугром всё не по-человечески. А наши русалки, они как есть, девки. Видел я одну такую однажды.

Я уставился на деда.

– Когда ж это?

– Не торопишься, так расскажу.

– Да куда торопиться, ночь тёплая, одно удовольствие сидеть и слушать твои байки.

– Байки не байки, а послушал бы деда, пока я жив. Вот умру и некому будет уму-разуму тебя учить.

– Брось, дед Коля, рано тебе ещё помирать. Давай лучше про русалку рассказывай, не томи.

И дед Коля начал свой рассказ.

– Было это в ту пору, когда я ещё молодой был, вот как ты. Бабку свою не знал даже тогда. Ну дело молодое-озорное, заглядывался на девок, невесту себе высматривал. Да никто не глянулся пока, так хиханьки да хаханьки одни. Ну, и пошёл я раз на охоту, отец мой меня сызмальства к этому делу приучил.

Взял ружьишко и отправился в наш лес. Далёко зашёл уже. Только никого не удалось мне в тот день подстрелить. И вот иду я, и тут слышу, поёт кто-то, хорошо так поёт, душевно.

– Вот это да, – думаю я, – Чего это девки так далёко в лес забрались? Поближе что ли им ягод не нашлось?

Пение приближается, а я не вижу никого. Остановился я и гляжу по сторонам. И тут над самой головой смех раздался. Я аж подскочил на месте.

– Что ж ты пугливой-то какой! – смеётся девичий голосок.

Я голову поднял, а на дереве, среди ветвей, девка сидит. Да стыдоба-то какая – нагишом! Вот ничегошеньки на ей нет, Петруня! Ой, мамочки, я аж растерялся. Глаза опустил, спрашиваю:

– Ты чего это тут в чём мать родила по лесу скачешь?

А она мне эдак игриво отвечает:

– Аль не нравлюсь я тебе?

Да как захохочет.

А я стою и умом-то соображаю, в какой деревне по соседству блаженные есть? В нашей-то дурачков не водилось. А девка явно малость того, и издалёка прийти сюда не могла, значит где-то рядом живёт.

– Вот, – думаю, – Нарвался же. Теперь вошкайся с ней, выясняй откуда она, да провожай до дома. Не бросать же её тут посреди