Сорняк - Андрей Буянов

Утром опять вскочил на рассвете и умчался к горну, на площадку импровизированной кузни. В этот раз он развёл в нём небольшой костерок, дождался, когда тот разгорится, и сыпанул в него углей. Потом расковырял ещё одну дырку для носика мехов и принялся раздувать. Железный недопрутик привязал к палке сырым кожаным ремешком и сунул другой конец в угли. Сам же опять принялся усердно работать мехами. Прутик раскалился докрасна, тогда Миша достал его из горна и принялся ковать. Нельзя сказать, что получалось у него сильно хорошо, но один полноценный прут, пусть и с частыми вкраплениями, непонятными затемнениями и вообще довольно сомнительного качества, но он выковал. Настало время браться за вторую крицу.

Всего железа в его пористом виде получилось килограммов пять, может семь. Плохо это или хорошо, Миша не знал. Знал, что вес того короба, что он притащил, был очень ощутимый и раз в десять больше… Ну-у, может, десять раз это и много, но никак не меньше сорока килограммов.

Вторую крицу он отбивал уже горячей. Разогрел конец первого прута в горне и просто приварил к ней, а затем грел уже её и проковывал на камне. Процесс пошёл гораздо быстрее, но и несмотря на это, стало понятно, что работа кузнеца далеко не сахар. И если такие проблемы возникают при элементарном получении из загрязненной «губки» относительно нормального материала, уже чем-то похожего на металл, то как же надо изгаляться при изготовлении чего-то более серьезного? К вечеру Мишка примитивные кривые и убогие, но щипцы на длинной рукояти сваял. И уже с их помощью принялся с остервенением проковывать новую крицу…

В эту ночь спать не ложился, работал при свете горна и костра, проковывая оставшиеся куски «губки», а затем вытягивая из одного из них, наименее загрязненного, ровную вытянутую пластинку. Работа его захлестнула, и он продолжал её и с утра, вытягивая очередной прутик в широкую лопатку, а ту, соответственно, проковывая до лезвия. Затем, осмотрев творение рук своих, положил лезвие на угли, а сам сбегал к речке с горшком за водой. Потом снова раздул мехами угли, дождался, пока пока железо начало как бы светиться изнутри, ловко подхватил его клещами и опустил в воду. Металл зашипел, над горшком пошёл пар. Вынув лезвие, Миша снова сунул его в горн и взялся за меха.

Про то, что железо само по себе штука довольно мягкая, он прекрасно знал, и единственный способ сделать его твердым, который ему приходил сейчас на ум, была закалка. Всё остальное, может быть, и можно реализовать подручными средствами, но только не сейчас… Лезвие получилось ровное, большое, длиной чуть больше ладони взрослого человека, шириною в три пальца и толщиною в среднем миллиметров пять, не меньше. Всё же работа ручная и, можно сказать, опытная. К заточке предполагалась только одна сторона, ее Мишка расплющил и закруглил на конце, другую просто выровнял по грани. Ручку вырезал из деревяшки медным кинжалом и, насадив две половинки, стянул их мокрым сыромятным ремешком, край которого подвязал и запихнул под первые мотки: когда просохнет, сядет как влитая и ни скользить при этом, ни расшатываться не будет. Так отец дома всем ножам рукоятки делал – ёще там, в прошлой жизни.

А потом Миша долго сидел на берегу реки и точил лезвие разными плоскими камешками. Как он ни старался, но железо осталось довольно мягким. Нет, с медью его сравнивать было категорически нельзя, но вот даже плохонькая бронза наверняка была тверже. О сравнении с современными сортами стали, разумеется, речи не шло вообще. Острие он заточил, отшлифовал лезвие на крошащемся камешке, затем песочком подвёл ещё раз кромки, еще раз пошлифовал. Получилось вроде неплохо.

Подхватив нож и завернув его в кожаную тряпицу, которой его же время от времени и протирал, Миша поднялся с камешка и побежал в сторону посёлка.

Дома его все встретили, как будто так и надо. Ну, ходил куда охотник по своим делам, ну, сделал их и вернулся, на то он и охотник. А ночь дома не побыть, так тут таким никого не удивишь, скорее наоборот – это больше на норму походит. Туя тоже, как только он пришёл, поднесла ему плошку горячей каши, а сама, как и положено женщине, села с краю. Вот только глаза её были красные, с темными кругами под ними – волновалась, ждала, но ни слова не сказала…

Миша поел кашу. В этот раз было не только много мяса, но и сала и ещё какие-то необычные травки. А ещё рядом с очагом в кривой глиняной миске он увидел серые и твердые, но такие вкусные лепёшки. Очень ждала его она. И не понимала, почему муж не пришёл на ночь домой.

Он прожевал, что было во рту. Подтянул к себе кожаную тряпицу, развернул ее и протянул девушке блестящий в свете костра нож ручкой вперед.

– Туя, ут сакам…[8]

Жена повернулась, в её глазах стояли слезы непонимания и обида. Но это до того момента, пока она не увидела нож. Она несмело протянула руку.

– Осторожно, – прошептал Мишка, показывая ей пальцем остроту лезвия. – Ут ак сакам ан[9].

Молодая женщина несмело улыбнулась, взяла в руки нож, внимательно осмотрела его, взялась за ручку, попробовала резануть одну из завязок на рубахе, ойкнула, облизав кровоточащий мелким порезом палец, и неожиданно улыбнулась. И в этой улыбке было всё. Всё – от страха за неведомого мужа до обиды на его непонятное поведение. Теперь всё это осталось позади, теперь она полностью приняла и поняла Мишу, её мужа. Миша довольно улыбнулся в ответ и, подчинившись навалившейся на него усталости, закрыв глаза, задремал прямо сидя, привалившись к стене дома.

Когда он проснулся, Туя уже вовсю орудовала новым ножом, выкраивая что-то из куска кожи. Еда тоже была готова, и как Миша заметил, в этот раз все куски вяленого мяса были мелко поструганы. Он жестом попросил дать нож ему. Она нехотя протянула, всем видом показывая, что такая штука ей крайне понравилась, и отдавать её она совсем не собирается. Но забирать ничего Миша и не хотел, потрогал пальцем остроту, понял что, несмотря на закалку, такой ножик придётся править и точить каждый день, взял первый попавшийся небольшой камешек возле очага и в несколько движений подправил лезвие, придав ему практически былую остроту. Показал это Туе – та поняла. А потом показал, как доводить острие на куске толстой кожи. Она снова кивнула. После он снова проверил заточку, довольно хмыкнул и показал, что неплохо было бы вырезать для него ножны из шкуры мехом внутрь. Для наглядности показал это на самой шкуре, обернув ею лезвие и показав, где надо сделать разрез, а потом и сшить. Жена в нетерпении закивала и протянула ладонь за новой игрушкой. Мишку это развеселило, и он, смеясь, протянул ей и нож, и шкуру, и кусок толстой кожи. Девушка, как видно, поводов для смеха не углядела, но тоже улыбнулась. А Мишка, обуреваемый идеями, снова направился к горну.

Таких ножей он смастерил ещё шесть. Все с простыми лезвиями и обтянутыми кожей рукоятками. Сейчас он делал седьмой. Этот должен был стать особенным, потому как именно его он решил преподнести в дар старому Койту.