Ключевая фраза - Рубен Маркарьян

– Почему в Москву? – удивленно спросил Кони. – Что вы говорите? «Самолет» – это вы о чем, Сергей Аркадьевич?

– Ах, ну да… Мы же не в Москве, мы в Питере? Вы же там живете? Точнее, жили. И Сенат – это же в Питере, не в Москве. Так вас уже избрали? Вы же вроде даже почетный сенатор?

– Боже правый, что происходит? – Кони был обеспокоен не на шутку.

– Сергей Аркадьевич, успокойтесь, – доктор задумчиво подпер щеку ладонью правой руки, оперши ее локоть на согнутую на животе левую руку. – Скажите нам, как ваша фамилия и сколько вам лет?

Артем хохотнул.

– Да, фамилию и возраст мои вы не называли, мне будет трудно угадать. Это как в игре, когда на лоб клеят карты с именами, а ты должен по наводящим вопросам угадать, кто ты. Ладно… Итак, кто я? Я… Так… Я же коллега ваш, да, Анатолий Федорович? Но я не сенатор. Зовут меня Сергей Аркадьевич, я ваш друг – и значит, я, скорее всего, Андреевский, другого мне в голову не приходит.

Видя одобрительный кивок Кони, Артем продолжил.

– А лет мне… Дайте вспомнить… Андреевский ненамного моложе Кони, значит, мне ну столько, сколько и вам, минус сколько-то там… Вам сейчас где-то за шестьдесят с хвостом, значит, мне около шестидесяти и я дряблый старик, но я…

Артем довольно ухмыльнулся и торжествующе поднял указательный палец правой руки вверх, намереваясь обнажить свой еще далеко не дряблый бицепс, сохранившийся благодаря регулярному посещению фитнес-клуба.

Артем посмотрел на свою руку – и холодный пот снова выступил у него на лбу. Дряблая пигментная кожа шестидесятилетнего старика; больничная сорочка скрывала руку выше кисти, но Артем вдруг ощутил, что бицепса сорокапятилетнего мужчины под ней он не увидит. Он пощупал левой рукой то, что должно было составлять мышечную массу правой руки, но знакомой упругости не ощутил.

«Та-а-ак… – подумал Артем. – Все-таки не розыгрыш. Бред. Я свихнулся. Я в психушке и разговариваю с врачами, изображая из себя известного юриста Андреевского, приняв какого-нибудь санитара за сенатора Кони… Сенатор-санитар… Черт… Когда же я свихнуться-то успел? С чего? Скорая, МРТ, УЗИ… Разряд… Да, наверняка клиническая смерть. А может быть, кома?»

– Голубчик, не волнуйтесь. Вот примите порошочек. Это вас успокоит. Лучше бы вам поспать. Поспите, а потом мы с вами еще поговорим. Вы поправитесь, сейчас вам главное отдохнуть. Пойдемте, Анатолий Федорович, пусть Сергей Аркадьевич поспит. Мы придем позже.

Кони и доктор вышли.

Артем покосился на оставленный у кровати стакан с водой и порошок.

За окном начал бить колокол Исаакиевского собора. Каждые пять секунд, всего 12 ударов…

Сквозь сон или бред Артем снова различил голоса Анатолия Кони и доктора Гейденрейха.

– Устрицы – откуда вообще пошла у нас мода на эту странную еду, толк в которой под силу понимать, видимо, лишь французам? Когда в России рыба сама прыгает в лодку, а урожаем хлеба можно накормить полмира, нет нужды делать из несъедобного блюда съедобное. Вот англичане собирают по три урожая картофеля в год. Вы видели их картофель, голубчик? Клубни размером с голову ребенка. А мясо? Этот ростбиф, который они выставляют на стол? Я про нашу российскую традицию есть до отвала вообще умолчу. А устрицы эти… Вот и проблемы. Кушали бы пельмени! Не любим мы наше отечественное, преклоняемся перед просвещенной Европой. А в чем ее просвещение, скажите на милость? И с каким рвением наша интеллигенция туда едет! Что они там ищут?

– Вероятно, славы и почестей. Если здесь не получилось чего-то добиться, то дорога известна – либо в Сибирь, либо в Европу, – Кони улыбнулся. – Насчет Сибири я шучу, как вы понимаете.

– А почему не получилось? Неужели всякий, кто не может добиться почестей на Родине, думает, что кому-то нужен у них там? Да там у них своих полно таких малахольных. Единственный шанс там добиться известности – критиковать все русское. Это там любят.

– Парадокс заключается в том, милый доктор, что успешные люди тоже стараются уехать в Европу, хотя понимают, что там они точно никому не нужны. Здесь они собирают полные залы в театрах, полные аудитории в университетах, да что там говорить – даже полные приемные в своих клиниках. Пациенты давятся в очередях, чтобы попасть к известному доктору. А там что? Известный русский врач – смешно звучит в Париже. Или еще смешнее – именитый юрист. Кому он там нужен?

Кони сидел на хлипком больничном стуле подле кровати Артема и смотрел на доктора снизу вверх. Доктор Гейденрейх прохаживался взад-вперед, заложив руки за спиной, отчего его сутулость становилась еще более заметна.

– Вот вы наверняка знали такого Александра Львовича Неваховича, брата того известного карикатуриста, служившего у нас в театральной дирекции, где я был театральным врачом?

– Да, толстый такой, всегда и неизменно одетый во фрак. Я знал его как чрезвычайного гастронома и знатока кулинарного искусства. Его брат-карикатурист в «Ералаше» его и прославил: вечно изображал его там и описывал его оригинальность. Я помню одну историю в этом сборнике, когда Невахович был изображен говорящим с маленьким сыном по поводу лотереи-аллегри, которая была в то время очень модна.

– Да, он пользовался особенным расположением министра двора графа Адлерберга, и когда тот со смертью Николая Первого оставил свой пост, Невахович уехал за границу. Я его встретил как-то в 1869-м в вагоне железной дороги из Парижа в Версаль. Спрашиваю: голубчик, что ж вы Россию-то покинули? На кого? Когда вернетесь в Петербург? Знаете, что мне отвечает?

«Невозможно! Я за тринадцать лет отсутствия растерял почти все знакомства, и меня в Петербурге уже почти не знают, а я был так популярен!!!»

И напомнил мне одну историю. Я уже и запамятовал тот случай. Ехал я как-то к пациенту на извозчике. Стоит Невахович на мостовой, машет мне и кричит:

«Стой, немец, привезли устрицы, пойдем в Милютины лавки, угощу!»

«Не могу, – отвечаю. – Еду к больному». Он начал настаивать. Я говорю: «Ладно, иди туда, а я приеду».

«Врешь, – говорит, – немец, не приедешь!»

Разозлил меня, предлагаю: «Ну, так пойдем к больному, а оттуда поедем. Я скажу, что ты тоже доктор».

Поехали мы. Слуга отворяет дверь, говорит: «Кажется, кончается».

А в зале жена больного плачет, восклицая: «Доктор, он ведь умирает!»

Вошли мы в спальню. Больной мечется на кровати, стонет. Я его пульс считаю и понимаю:

все, правда, кончается. Смотрю на жену его плачущую, начинаю все-таки утешать больного: мол, рано вам еще умирать, голубчик… А тот бьется в истерике, твердит, что умирает.

«Это пройдет, – говорю. – Просто припадок».

«Что вы меня обманываете, – стонет больной, – какой припадок? Умираю я!»

«Да нет, – говорю. – Вот и другой доктор вам то же скажет», – и указываю на Неваховича, стоящего в дверях.