Уставшая от любви - Анна Данилова

— А может, еще и через подушку?

— Да, еще и через подушку. Правда, не представляю себе, как это будет выглядеть…

— Просто подойдешь к нему с подушкой в руках и выстрелишь.

— Куда, в голову?

— Нет, что ты, его куриные мозги разлетятся по всей квартире!

— Еще скажи, что забрызгают все вокруг… Что тебе жалко стены, картины, но не Сережу…

— Ты сама начала… — поджала губы Катя.

— Извини.

— Ты сейчас глушишь коньяк в моем обществе, а он пьет шампанское в компании со школьницей. И вернется домой только под утро, а то и вовсе не вернется, позвонит тебе и скажет, что у него съемки.

Она медленно, но верно подливала масла в огонь. Чистая провокация. И очень опасная.

Помнится, я тогда с бутылкой в руке остановилась посреди гостиной и свободной рукой сделала движение, как если бы держала пистолет — выстрелила: пиф-паф!

— Думаю, одного раза достаточно, — на полном серьезе заметила Катя.

— Знаешь, мне иногда кажется, что ты ненавидишь его больше, чем я.

— Я вообще не испытываю к нему никаких чувств. Но когда ты начинаешь рассказывать что-то о ней, он причиняет тебе боль.

Если бы не наше с ней железное алиби, я бы могла предположить, что Сережу убила Катя, моя лучшая подруга. Однако мы с ней горазды убивать лишь в мыслях. До сих пор не поняла — хорошо это или плохо. Думаю, что хорошо. На свете есть куда более интересные дела, чем убивать изменщиков-мужей. Можно, к примеру, коллекционировать рисунки Жорж Санд…

Я разложила рисунки на диване и рассматривала их. Сколько жизни было в них, сколько недосказанности и одновременно какой-то точности в изображении характера, эмоции. Взять хотя бы Листа, страстного (иначе и не скажешь!) пианиста! Брызги музыки, нот, музыкального блеска, звуков!

Но как же многогранна Жорж Санд. Ее руки, ее мозги, ее сердце — все можно было отлить в золоте и положить под стекло в музее на улице Шапталь в Париже, в особняке, прежде принадлежавшем голландскому художнику Ари Шефферу, удивительному и интереснейшему человеку, устраивавшему в своем доме вечера, где любили бывать Шопен, Лист, Ламартин, Делакруа, Диккенс, Тургенев, Россини и, конечно же, моя любимая Жорж Санд. Целый этаж музея сейчас отдан Жорж Санд. К счастью, ее внучка, Аврора Лот-Санд, наверняка гордившаяся ею, передала музею ценную коллекцию вещей, доставшихся ей от знаменитой бабушки. А отделка одной из комнат музея полностью повторяет знаменитый салон в имении Ноан, где Жорж Санд проводила время со своими родными и близкими друзьями.

А что останется от меня? Мои рестораны? Что ж, это тоже немало. Вот только кому все это оставить? Юрочке как самому молодому и самому близкому моему другу? Что ж, если у меня не родятся дети, то я так и сделаю. Хотя родить-то можно и от Юрочки, да только зачем ему, совсем юному человеку, ребенок? Он, конечно, человек ответственный и будет несомненно счастлив, что стал отцом, тем более что он любит меня. Но пройдут годы, я стану старая и еще более некрасивая, и Юра будет тяготиться мною, и так же, как и Сережа, встретит юную барышню, в которую влюбится… А я уже не смогу бороться за свое счастье.

Я вдруг поняла, что стою посреди гостиной, как тогда, в тот день, когда я выплескивала на Катю свое желание убить мужа, и в одной руке у меня самый настоящий пистолет. Заряженный Юрой. А в другой — подушка. Призрак Сережи появился передо мной во всей своей красе. Нежная улыбка его принадлежала теперь уже не мне, а всем тем, другим женщинам, которых он любил и которые любили его. Он смотрел как бы мимо меня, в тот слой жизни, куда мне вход был запрещен, тот слой жизни, куда был вхож только Сережа со своими девушками. И я слышала за спиной их смех, они смеялись надо мной.

Я прикрыла подушкой пистолет и мысленно выстрелила. Мысленно. Снова мысленно. И все вокруг покрылось гусиным пухом.

Я вернулась на диван. Сердце мое колотилось. Я представила, что это я убила своего мужа. Я закрыла глаза. Вот я беру веник и начинаю прибираться, подметать, смахивать с мебели белый пух…

Я встала, когда обнаружила, что мои внутренние подсознательные видения растворились в одной четкой картинке: на голове одной из стоящих на специальной подставке красного дерева дрезденских фарфоровых статуэток, изображавшей танцовщицу в розовой пачке, повисло маленькое пуховое перышко. Как если бы это была ее шляпка с пером. Но я точно знала, что она была без шляпки.

Я подошла, взяла перо. Дунула на него. Видение не исчезло. Перо было настоящее, белое, пушистое. Оно трепетало от моего дыхания.

Я повернула голову и вдруг увидела еще одно маленькое перышко, застрявшее в складках кружевной занавески, окаймленной зелеными тяжелыми шторами.

Третье перо я обнаружила в хрустальной корзине, четвертое — на подсохшей красной розе, одной из пышного букета, подаренного кем-то из поклонниц моему мужу после спектакля.

Энергичным шагом я вошла в спальню, откинула покрывало, белое, стеганое, итальянское, и посчитала сложенные пирамидками все мои подушки. Их должно было быть шесть, а было только пять!

Значит, это все-таки я…

Я снова вернулась на диван. И когда же это произошло?

Голова моя работала на редкость ясно. Я знала, что наша память устроена таким образом, что в самых тяжелых, стрессовых случаях она может заблокировать какие-то моменты нашей жизни. Стереть — навсегда или на время.

Значит ли это, что я, которая все эти годы замужества вынашивала сценарии убийства мужа, все-таки привела приговор в исполнение? Интересно, и что же было последней каплей?

Я улыбнулась: должно быть, меня вывела из себя улыбка (точнее, приторная улыбочка) Сережи, обращенная ко мне в тот момент, когда я пообещала ему кабриолет. А может, то, с какой грубостью и даже жестокостью он взял меня там, в прихожей? Словно я была коза, а не утонченная женщина. По сути, меня изнасиловали.

Я смотрела на то место, где должен был стоять Сережа в тот момент, когда я выстрелила в него. Как он здесь оказался? Ведь когда я уезжала на дачу к Машке, Сережа спал. Вероятно, это были последние «кадры» того дня, сохранившиеся в моей памяти и связанные с мужем. А на самом деле я разбудила его, позвала в гостиную, он вошел, я подозвала его поближе, потом взяла с кресла подушку, прикрыла ею свой приготовленный заранее пистолет и выстрелила. Прямо в сердце.

Что было потом?

Я схватила эту же подушку и поспешила прикрыть рану на его груди, чтобы кровь не вытекла на паркет. Схватила труп за ноги и поволокла в гардеробную. Сколько раз я мысленно это проделывала! Мне почему-то казалось, что звук выстрела, пусть даже мой пистолет с глушителем, все же может быть услышан соседями. И вот на этот случай, если вдруг в мою дверь позвонят, я открою, притворюсь разбуженной и скажу, что ничего не слышала… И даже если мне не поверят и ворвутся в мою квартиру, то гостиная моя будет чистой, бескровной. Вот только пух… Да кто их вообще пустит в квартиру?!