Всё зелёное - Ида Мартин

Никита

Бабушка встретила нас сурово. Она пребывала не в духе и ничуть не удивилась тому, что мы вернулись, не предупредив. С утра они с Аллочкой, дятловской мамой, успели поругаться из-за ремонта, который, пока нас не было, затеяли в нашей комнате.

Потом Аллочка с папой уехали в Леруа Мерлен выбирать обои, а бабушка осталась «заведённая».

Кровати в нашей комнате поставили в угол торцом и накрыли прозрачной плёнкой, письменный стол был сдвинут на середину. Пол застелили газетами, и я, наконец, понял, для чего они в наше время нужны.

— Где же мы будем спать? — ахнул Дятел, когда всё это увидел.

— Откуда я знаю? — фыркнула бабушка. — Мы вас не ждали.

Если она злилась, под горячую руку попадали все.

— Нормальные же были обои, — я оглядел ободранные стены.

— Нормальные? — бабушка воинственно вытаращилась на меня. — Ещё один! Это в моей молодости они были нормальные. А сейчас превратились в труху и рассадник тараканов.

— Я ни одного не видел, — сообщил Дятел. — Не думаю, что тараканы могут жить за обоями.

— Не думает он! Весь в мать! — накинулась на него бабушка. — А я одного прямо у тебя над кроватью прибила.

— А…а…а, — словно догадавшись о чём-то протянул Дятел. — Это он, наверное, к моей тумбочке подбирался. За Сникерсами охотился.

— За какими Сникерсами? — бабушка нахмурилась.

Дятел растерянно огляделся.

— Твоя тумбочка в моей комнате, — настороженно подсказала бабушка, и мы с ней вслед за ним отправились в её комнату.

Тумбочки стояли в ряд под окном.

Дятел с горделивым видом выдвинул ящик своей и продемонстрировал нам три недоеденных Сникерса.

— Вот. Стратегические запасы на чёрный день.

— Ну всё, — сказал я. — Теперь тараканы переселятся в эту комнату.

Бабушка всплеснула руками и, невзирая на слёзные мольбы Дятла, отнесла шоколадки на кухню и выбросила в мусорное ведро. После чего сразу завела дежурную нотацию.

— Ну, что же это за наказание такое! Стараешься для вас, стараешься и никакой благодарности. Дай вам волю, вы и в свинарнике будете жить.

— Между прочим, — попытался сопротивляться Дятел, — свиньи — самые чистоплотные животные. Они валяются в грязи, чтобы охладиться в жару и защититься от насекомых. А ещё они никогда не какают, где едят. Ты знала?

— Ваня! — бабушка угрожающе наставила на него палец. — Предупреждаю. Ещё одно слово, и ты меня доведёшь. Скажи, Никита, как вы провели время?

— Хорошо провели. Работали.

— Отрадно слышать, что работать вам понравилось. Ещё Цицерон говорил, что тела юношей закаляются трудом. Так что с этого дня закаляться вы начнёте вот в этих стенах. Поработали на «дядю» и хватит. Бегом переодеваться. Готовьтесь обои клеить.

— Теперь будем работать на «бабушку», — хихикнул Дятел.

После лагеря он определённо осмелел. Но с бабушкой такое не прокатывало. Она тут же отвесила ему лёгкий подзатыльник, от которого его кудряшки весело подпрыгнули, и мы послушно отправились в ванную.

Горячей воды не оказалось. Пришлось мыться под ледяной, но мне это даже пошло на пользу — взбодрился и посвежел. Зато Дятел верещал, как поросёнок, и бабушка всё же вломилась к нему с подогретым тазиком и ковшиком.

Все эти недели, пока мы были в лагере, я частенько мечтал о возвращении в нормальные бытовые условия. Так, чтобы и вода из-под крана текла, а не ведром из бочки, и чтобы на завтрак горячие ароматные бутерброды, а не заветренная колбаса, и своя мягкая, приятно пахнущая чистым бельём кровать, и пара часов покоя за ноутом, а не отбой и подъём по команде Трифонова.

Но не тут-то было.

Папа с Аллочкой нам тоже не обрадовались. Аллочка выглядела заплаканной и обиженной, папа взмокший от пота, красный и злой. Как только они вошли, сразу погнал нас носить из машины рулоны, клей и валики. Аллочка с бабушкой напряжённо не разговаривали, папа переругивался с обеими, и мы, перетаскав всё по-тихому и стараясь не привлекать внимание, засели в ремонтируемой комнате в ожидании новых указаний.

С дороги доносился гул машин, наверху тявкала соседская собака, по ту сторону стены шумел холодильник. Мы снова были дома.

Я устроился на полу, где у меня раньше стояла кровать. Дятел уселся на подоконнике, упёрся лбом в стекло и, глядя на улицу, трагичным голосом произнес:

— Ты был прав, когда не хотел брать меня с собой. Всё-всё самое плохое, что случилось за это время, сделал я. Глупо, наверное, просить прощения. Если что-то сломано и уже не исправишь, никакое прощение не поможет. Вчера я решил, что просто уйду и домой больше не вернусь. Пусть со мной что-то случится, пусть я погибну в пути. От голода или бандитов — не важно, в любом случае, это будет справедливо и заслужено. Наказание, которого я стою. Но потом вспомнил про маму. Как она убивалась, когда погиб папа, и получалось, что если я уйду, то сделаю плохо ещё и ей, и бабушке, и папе. Снова сделаю плохо. Но, к счастью, всё обошлось. Это удивительно и немного даже волшебно.

Казалось, ещё немного и из его встревоженных голубых девичьих глаз потекут слёзы, но я отлично знал, как Дятел умеет строить жалостливые лица.

— Ладно, хватит причитать, — одернул его я. — Проехали уже.

— Знаешь, Никит, я вот ещё что подумал… А что, если бы там в экскаваторе сидел ты или пусть даже Трифонов? Ведь такое могло бы быть? Каждый хотел разрушить этот корпус. Так вот, если бы там сидел ты… То это не значит, что Артём не бросился бы внутрь. Он бы всё равно побежал туда, не зная, что Вита жива. Нет-нет, не подумай, я себя не оправдываю. Я просто размышляю. Пытаюсь установить причинно-следственные связи.

— Это точно. На твоем месте мог бы оказаться кто угодно, но оказался именно ты.

Внезапно Дятел оживился.

— Как ты думаешь, а я бы мог исправиться? Перестать делать глупые вещи, всем мешать и портить всё? Я бы мог хоть чуточку стать лучше? Чтобы, если я хотел сделать хорошо, получалось хорошо? Чтобы помогать кому-то, а не только всё портить?

— Наверное, мог бы, — я вполне искренне так считал. — Каждый может исправиться и изменить себя. Наверное. Если знать, как менять, конечно. Только думаю, что это очень сложно.

— Мама говорит, что нельзя верить людям, которые говорят, что они изменятся, потому что так не бывает. Никто никогда не меняется по собственному желанию. Человека меняют обстоятельства или другие люди, но он сам по себе не может. Я тоже думаю, что не может. Человек же — система, чётко функционирующая внутри самой себя до тех пор, пока в неё не вторгается нечто стороннее и не заставляет внести изменения в основные процессы.

Дверь с грохотом распахнулась. Мы оба подскочили.