Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин

– Вам помочь?

Татьяна ничего не ответила, она даже толком не видела мужчину – из-за солнца, стремившегося к закату, – просто протянула нить и иглу. Главный инженер справился с этим по-чемпионски, как будто всю жизнь только этим и занимался. Затем просто положил предметы, как оказалось, любовного шитья в изящную, протянутую к нему ладонь с четкими линиями, уже, видимо, обозначающими и его судьбу.

– Спасибо.

Он шел дальше по палубе, но думал только о ней: с такой женщиной все пуговицы будут точно пришиты и у него, и у детей. В прошлой жизни, со всеми его женщинами, начиная со студенческих лет и до жены, с которой не так давно расстался, все обычно упиралось в дом, в конечном счете, фигурально говоря, в пуговицу. И далее он мыслил в таком вот роде.

У Татьяны не было никаких предчувствий, она водила иглой с ниткой по прозрачному речному пространству, и ей было совершенно непонятно, почему «этот дяденька» взялся вдевать нитку – зачем, почему, ну хочешь, пожалуйста! Да, она не сразу вдела, сделала несколько стежков, да нить оборвалась о металлический неровный край пуговицы, и пришлось снова – нитку в ушко, а он подошел: «Вам помочь?»

Вся последующая жизнь с Федором Ульяновым, а это был именно он, была закодирована в этом житейском эпизоде: он всегда чего-то не видел, не замечал и по-своему домысливал. В тот день он решил, что она упорная, домашняя, провинциальная девушка, которой надо только помочь, и все получится, вот она так долго мучается с иглой – он целый круг по палубе прошел, а она все вдевает нить, но оказалось, что на самом деле она уже во второй раз это делает и, следовательно, не так упорна и не так беспомощна.

С этого времени на теплоходе «Лев Толстой», встречаясь в ресторане или на палубах, они стали здороваться: «доброе утро», «добрый день», «добрый вечер», «приятного отдыха», «приятного аппетита», и они смогли друг друга подробнее рассмотреть. Федору с первого взгляда все было ясно, как и с производственным планом на квартал: там надо выполнить, здесь – познакомиться. Она ему понравилась, полностью, безумно. Но было одно пустяшное препятствие – английский язык. Он видел, как Татьяна сидела в кресле на палубе и читала; он мельком заглянул – книга-то на английском, да еще переворачивает страницу за страницей, на скорость, а она просто во второй раз ее читала, чтобы язык поддержать. Он, прямолинейный инженерный парень с крепким дворовым прошлым в Марьиной Роще, оробел. Но объект казался «из-за английского» еще более соблазнительным.

Может быть, он еще долго бы решался, но неожиданно на помощь пришел капитан теплохода с женой, которая работала на «Льве Толстом» организатором культурно-массовых мероприятий. Оба они прекрасно знали, что после нескольких первых дней отдыхающим, что уж тут говорить, надоедает великая, ленивая река, упертая в персидскую лужу, называемую Каспийским морем, надоедают однообразные, сероватые российские берега, и хочется приключений. Вечером, после ужина, совсем ближе к ночи, входили в водохранилище, даже огоньков на краю горизонта не было видно, и теплоход превращался в маленький, утлый кораблик, затерянный в гигантских водных просторах страны. В это время во всех каютах и на палубах неожиданно гас свет, оставалось только дежурное освещение в коридорах. Капитан три раза включал корабельный ревун и спокойным голосом призывал пассажиров не волноваться, останавливал дизеля и по громкой связи срочно вызывал к себе электрика. Жена капитана ходила по палубам и каютам и просила относиться ко всему спокойно. Пассажиры, как картошка из мешка, вываливались из темных кают на палубы и, скрепленные вдруг пробудившейся жаждой приключений и жизни, начинали общаться и знакомиться. У людей в голове возникала тысяча вопросов, школьные и университетские знания шли в ход, вспоминалось столько несчастных и счастливых случаев, что, если их записать, хватило бы на десяток романов. Все начинало волновать: погода, ветер, время, все имело значение, теплоход гудел от мыслей о спасении, от проектов, от заявлений и требований к власти и капитану. И конечно, в речной темноте, в трагическом молчании двигателя, мужчины и женщины теснее прижимались друг к другу.

Федор Ульянов, выскочив из каюты, сразу отправился на третью палубу, туда, где безымянная белокурая девушка недавно пришивала пуговицу.

– Не знаете, что случилось? – спросила Татьяна Федора Ульянова.

– Наверное, отказали генераторы, могла сгореть обмотка, или замыкание в цепи – все что угодно… вас как зовут?

– Таня, – не задумываясь представилась она и спросила: – Если мы встали – нас может выбросить на мель?

– Думаю, может, но есть якорь, и потом…

– А почему его не спускают?

– Электричества же нет – моторы не работают, как его спустишь? Таня, давайте держаться вместе, – предложил Федор. – Может быть и эвакуация, вы одна, вы хорошо плаваете?

– Да.

– Я тоже. Значит, не страшно – доплывем.

– Вы думаете, что придется? – спросила Татьяна. – Все-таки неприятно. У них шлюпки-то работают?

Мимо прошел взволнованный гомеопат и несколько раз повторил:

– Товарищи, товарищи, в темноте на большом водном пространстве лучше всего открываются ваши чакры – пользуйтесь моментом! Поднимите руки к небу и пропускайте через себя энергию! Заземляйтесь! Заземляйтесь!

Десятки людей подняли руки вверх.

– Вы в это верите? – спросил Федор Ульянов.

– А что, можно и поднять – жалко, что ли?

Татьяна подняла руки к густому звездному небу и почувствовала, как оно забирает человека…

– Вы что-нибудь понимаете в звездах… как вас зовут?

– Федор.

– Федор, вы чего-нибудь понимаете в звездах?

Наступил тот самый момент в жизни, когда совсем не важно, что ты понимаешь в звездах, важно, что звезды понимают в тебе, как они выстраиваются в неподвластные уму ряды и сцепляют одну судьбу с другой.

Примерно через час стояния в напряженной речной темноте капитан запустил двигатель, дал три раза победно высказаться сигнальному ревуну и зажег лучистый, желтый свет на всей территории отдельного государства под названием «Лев Толстой». И тут началось веселье: спасение надлежало хорошо отметить, новые знакомства требовали того же. Ресторан за ночь делал сумасшедшую выручку. Все гудело от любви, по имени-отчеству уже никто друг к другу не обращался, только по именам – Люся, Паша, Саша, Николай, Галя, и все с палубы на палубу, из каюты в каюту кричали, звали к себе – как же, такое пережили! И до утра…

Таня и Федор тоже выпили бутылку шампанского у барной стойки и сделали бесчисленное количество кругов по палубам теплохода. Таня почему-то стала рассказывать об отце, может, оттого, что сначала говорили про технику, потом соскользнули на тему, как люди от нее зависят, а затем она стала рассказывать о самолетах, полетах, аэродромах, военных городках и, конечно, об отце-летчике. Федор, оказывается, тоже в свое время мечтал поступать в летное училище, но потом как-то прошло. Все, кто готов по-настоящему с интересом слушать воспоминания о детстве, быстро становятся очень близкими людьми, а вообще, в первом любовном разговоре часто очень много ребяческого, детского. Таня рассказывала красочно и видела, что ему интересно – «он намного старше, у него, конечно, жена и дети, но ему занятно, что думают такие молодые, как я». Мужчину она в нем не видела, а он, напротив, сразу почувствовал, что она его женщина, мать его детей. В какой бы край будущей, новой жизни он ни заглядывал, везде Татьяна оказывалась по месту – и дома, и чтобы друзьям показать, и в постели. Он вдруг понял, что, видимо, ради нее он в молодости хулиганил и дрался во дворах Марьиной Рощи, ради нее остановился на опасном краю – не сел в тюрьму. Ради нее одумался и поступил в техникум, а потом и в институт, ради нее развелся и ради нее готов теперь выстроить заново запутавшуюся в мечтах новую жизнь. Тембр голоса, движение рук, волосы, глаза, все – то, что надо, то, что он искал. Дочь летчика – он готов был с ней лететь и летать, куда она скажет. Об этом он думал, засыпая под утро в своей каюте.