Все началось, когда он умер - Эллина Наумова

— Вечная история. Она его любит и ревнует, — встряла Катя. — Рассуждает-то здраво. Он хорош собой, молод, к ней равнодушен. Значит, изменяет. А когда ребенок вырастет, неизбежно бросит. Вот женщина и готовится в меру своей неврастении.

— Серегин был ей верен. Эта идиотка перестаралась. Как-то после очередного скандала он позвал дочку гулять. Та заявила: «С тобой не хочу, мы пойдем с мамулей, когда ты уберешься в свою вонючую больницу». Он не выдержал: «Я не нужен вам обеим. Ухожу. Не буду мешать», — упорствовала Ксения Ивановна

— И направился к вам?

— Мы тогда и знакомы не были. К другу потащился. Выпили хорошенько, а ночевать его там не оставили. Он выбрался во двор и понял, что ноги не держат. Уселся на ступеньки. Во-он на те… Нет, левее смотри…

Ксения Ивановна тогда очень поздно выгуливала Мики. И в печальном нетрезвом мужчине изумленно узнала красивого хирурга. Видела в клинике пару раз, но такие обаятельные типы запоминаются. Пройти мимо коллеги было немыслимо. Подставила дружеское плечо, выгуляла заодно с собакой, чтобы немного очухался. Привела домой, уложила спать. Наутро пожарила яичницу, сварила кофе.

— Представляете, у него слезы на глазах выступили. Ему жена ни разу завтрак не приготовила. Только себе и дочке. Даже в выходные. Они якобы питаются по какой-то системе. А он, отсталый, может самостоятельно набивать желудок всякими ядами. В общем, он извинился за вчерашнее и рассказал мне свою историю. Я выпалила: «Отдохните у меня, подумайте, как вам быть. По-человечески даю вам кров». Он поблагодарил и неделю спал на раскладушке в холле. А потом мы осознали, что не можем друг без друга.

— Но вы приносили ему еду в кружевном пеньюаре? — ехидно спросила Трифонова.

— Сериалов насмотрелись, Екатерина? Я живу в двухкомнатной квартире с семидесятилетними мамой и папой. При них в неглиже вокруг случайного мужчины не попорхаешь.

Катя почти обиделась на нее. Она и в мечтах не соблазняла хирурга. Казалось, это удастся только голливудской кинозвезде, внешностью которой занимается целый штат специалистов. А тут далеко не юная тетенька в затрапезе с банальной яичницей. Как, как она сделала, чтобы он ее захотел?

Ксения Ивановна десять лет была замужем. Как водится, хороший человек оказался запойным пьяницей. Она уговаривала его бросить пить, ругалась, лечила. Предохранялась — все ждала, что одумается, тогда и детей родят. Десять лет вымотали ее больше, чем иную женщину вся ее «разнесчастная жизнь». В итоге она подала на развод. Он все понимал и не удерживал — редкий вид алкоголика, который знает, что неизлечимо болен, и отпускает от себя здоровых на все четыре стороны.

— Мы остались друзьями. Но через шесть месяцев после развода он умер от цирроза. Я хоронила его на свои, потому что мать и брат нищие. Вы можете себе представить? Квартира досталась его брату! А я в нее столько вложила — средств, нервов, души… Вытерпела бы еще полгода, и родители теперь меня не доставали бы. И личная жизнь устроилась бы.

«Замучила уже своими „представляете, можете представить“, — ошарашенно думала Катя. — Чего мне представлять, я все знаю. Так же, как жена Серегина бесится из-за несуществующих, примем на веру, любовниц, я закатывала Андрею истерики по поводу его таинственных друзей. А их тоже не было. Хирург прослезился при виде еды и остался с заботливой бабой старше него? Мой случай — котлеты и пенсионер. Про похороны на свои и уплывшую квартиру говорить нечего. Если честно, то за десять лет возни с конченым алкашом она заслужила эти квадратные метры больше, чем я. Господи, да что же это? У всех одно и то же? Какой мрак. Какая гадость». Легче не стало. Теперь она ненавидела соперницу и жалела ее, завидовала и отдавала должное. Но перестроиться сразу не смогла. И стала вредничать как заведенная:

— Говорят, если мужчина любит женщину, он любит и ее ребенка, даже чужого. А если нет, то ему и родной не нужен.

— По-моему, этой формулой утешаются разведенные с детьми, — серьезно отозвалась Ксения Ивановна. — Но ведь сначала на них женятся. Нет, Екатерина, случаются отцы, для которых чада — единственный свет в окошке. Серегин тронулся умом. И сразу же выстроил свою теорию. Его доченька — ровно на пятьдесят процентов он сам, его гены. Мать задурила ей голову, холит и лелеет только половинку себя самой. Но рано или поздно натура отца выявится. И что тогда будет? Жена начнет ее грубо крушить? Или просто возненавидит кровиночку? Он хочет быть рядом и научить свою девочку ладить с тем, что ей дал. Это же нормально. Миллионы людей живут семьей ради детей.

— А жене каково знать, что с ней его держит ребенок? — уперлась Трифонова.

— Вы же взрослая, Екатерина! — откровенно прикрикнула Ксения Ивановна. — У нее хватило ума обманом с ним переспать. Ладно, сводила в ЗАГС. Родила. И все? Думала, он увидит грудничка и сразу воспылает неземной страстью к мамаше? Да кем надо быть, чтобы не влюбить в себя любимого мужчину, который в твоем полном распоряжении каждую ночь? Бревном замшелым. Бездарным куском мяса и жира. Безмозглым насекомым.

«Поняла я, поняла, что койка — твоя стихия, не бушуй», — мысленно огрызнулась Катя. Но покосилась на сорокалетнюю фурию с опаской и уважением. Неужели действительно с любым справится? Тогда почему оказалась свободна в тот вечер, когда хирург пьяно раскачивался на грязном бетоне? Теорией наверняка и его жена владеет. На практике ничего не выходит. Остался единственный вопрос, бессмысленный и поэтому самый волнующий:

— Что же дальше у вас с ним намечается?

— Разведется. Поженимся. Мы тоже имеем право на счастье, — уверенно ответила доктор. — Я вам все выложила как на духу. Не сплетничайте в клинике. Если увидите поблизости нас с Серегиным или только его, ограничьтесь вашим коронным небрежным «здрасьте». Я могла бы положиться на вечное «авось» и не откровенничать. Могла предупредить его о ваших явлениях, и мы начали бы озираться по сторонам, прежде чем взяться за руки во дворе. А если бы вы увидели нас вместе, легко было бы соврать, что он мой троюродный брат. Навещает моих родителей, папа стар, а мужские руки в доме хоть изредка, да нужны. Но по мне всегда лучше объясниться честно. Вы резкий, но порядочный человек. И Серегина, насколько я поняла, цените. Прошу вас не изменять своей натуре в данном случае…

— Бог с вами с обоими. Я сочувствую, я желаю вам всего хорошего. Не беспокойтесь ни о чем, — дрожащим голосом перебила Трифонова.

Она ничего не соображала, была просто эхом Ксении Ивановны.

— Спасибо. Ну я пошла. Обещала Серегину картошечки жареной. Знаете, такой, в которую на несколько минут кладут луковку. И накрывают крышкой. Аромат обалденный. До свидания, Екатерина. Мики, Мики, ко мне!

Этой фразой о картошечке жаждущая счастья баба поставила точку. В ней было больше доверительности, чем во всех предыдущих вместе взятых. Сведения о том, что будет есть хирург на поздний ужин, обратили множество изданных за вечер звуков в четкую картинку. Вот она возвращается. Чистит неровные клубни. Моет. Тоненько режет. Наливает в сковородку масло. Смахивает в него прозрачные кусочки с разделочной доски. И все это время ею с улыбкой любуется неповторимый Серегин в домашней рубашке. Потом встает, обнимает, целует… Нет! Нет! Нет! Противно же! Только не ее! А если ее, то не он.