Игра в игру - Эллина Наумова

Никаких намеков, совпадения случайны.

Мерзавцы, подонки, нелюди. Весь мир – алчные, равнодушные эгоисты. Выпросить, стянуть, отнять что угодно – чужие деньги, время, надежды, жизнь… И ведь не нарочно, просто им кажется, что самим нужнее, что они достойнее тебя. Сволочи. Ненавижу. И обездоленные не лучше. Их только жальче. Но дашь палец, руку откусят. Вот уж не знала, что покаяние бездонно, что это пропасть, в которую валишься, валишься, валишься… Вокруг все теснее и непрогляднее, но конец падения не предусмотрен. Только месть выбрасывает тебя наверх, к остальным дряням. И ты можешь не добиваться, но устанавливать справедливость. Я больше не буду падать. Я устала винить в своих муках саму себя. Не только раскаяние, но все, все, все безгранично. Я отомщу. И тогда посмотрим, кто в чем и перед кем виноват…

Из дневника Веры Вересковой

Зазвенел будильник. Не проснувшаяся толком Елена Калистратова открыла глаза и с любопытством вгляделась в циферблат – который час? А, восемь, ну разумеется, восемь.

Левая половина кровати пустовала, но знаки состоявшегося ночлега – вмятина на тугой подушке, художественно бугрящееся одеяло – радовали женский глаз. Она хронически стелила белоснежное постельное белье. Некоторые мужчины, увидев его, очень долго мылись в душе, прежде чем лечь. И все равно простыня на месте их не всегда заслуженного отдыха казалась сероватой. Зато нынешний ее любовник, Эдуард, принимал ванну не до, а после близости, если являлся измотанный, вообще не принимал и валился в блистающую крахмальную чистоту без опаски. И в первое же утро, оглядев лишь слегка примявшееся, но оставшееся свежим ложе, с брезгливой гримасой сказал Елене: «Надеюсь, это меняют не реже трех раз в неделю?» Ее домработница с тех пор получала доплату за ежедневную стирку и глажку.

Эдуард изумлял Елену способностью неизменно пробуждаться в шесть утра, даже если заснул в пять, без навязчивой помощи звуковых сигналов извне. Все было в нем самом, включая будильник. А вот Елена начала слышать механический зов всего пару лет назад. Раньше кто-нибудь должен был ее долго расталкивать. Не самых близких она напутствовала с вечера: «Главное, не сдавайся. В крайнем случае обливай водой, только не кипятком». Близкие, честно говоря, сразу хватались за чайник, хоть и уверяли потом, будто полчаса орали ей в ухо призывы восстать. Не лили, конечно, брызгали, но и после этого много хорошо забытого старого о себе узнавали. Когда никто не соглашался остаться у нее ночевать, а утром ей предстояло явиться куда-нибудь к сроку, находился мученик, согласный звонить ей по телефону и не класть трубку до сонного: «Ага, встаю, умоляю, не отключайся, сейчас доплетусь до кухни, вот кофе, с вечера наварила, гадкий, холодный, брр, но теперь в постель не вернусь, ура, спасибо, пока». Самое ужасное было в том, что она возвращалась. Дурацкая игра – лечь на секундочку, прикрыть глаза, потом распахнуть их, будто только что проснулась, и утро покажется добрым, нет, добровольно начатым. Часто во второй раз ее будили звонки тех, с кем пора было бы уже заканчивать совещания. Но это казалось уже терпимым. Вот когда в юности Елене приходилось ездить на работу к семи утра, она совсем не ложилась. Принимала ванну, накручивала волосы на бигуди, красила ресницы тушью, усаживалась в кресло и сочиняла стихотворения вроде

Я копаю во сне бесконечную эту траншею,

И не вырыть ее, и копать не могу перестать.

Мне дышать тяжело, мне веревка врезается в шею,

И мой утренний вид испытанью удушьем под стать.

Я прошу, я молю милосердного доброго Бога

Прекратить сей кошмар, ниспослать мне хотя бы

другой.

И однажды шепнет Он душе моей тихо и строго:

«Дура, это не Я, просто ворот пижамы тугой».

Ясно, что любой расстался бы с бессонницей, только бы не читать подобного, снимая бигуди. Елена Калистратова предпочла уволиться с ранней работы.

Теперь она была главным редактором глянцевого журнала и владелицей модельного агентства. Последнее не афишировала, но смело использовала. Пока хозяин печатного органа благоволил, ее даже враги числили в умницах и умелицах. Жизненное кредо у Елены Калистратовой выработалось спорное и мрачное. Красота не спасет мир, потому что именно к ней он особенно жесток. Она не первый год занималась модой и элитной рекламой, ее легко понять и трудно, но можно простить.

У нее были негласные семейные традиции, о которых только немые не болтали. Когда-то ее маму распределили в ведомственную поликлинику – брали отличников рабоче-крестьянского происхождения, а через год от них избавлялись. Чтобы не уволили, мама без затей начала спать с начальником рангом повыше непосредственного собственного. И через пару лет была самым молодым главврачом в городе. Дочь думала, времена постельного карьеризма ушли вместе с социализмом. Но изменились только названия мужских руководящих должностей, а не отработанная схема поиска верных сотрудниц. И вот она главный редактор. И вполне соответствует занимаемой должности. И мать соответствовала. А тетушка этой дорогой в системе МВД до высшей власти дошла. Тут ведь главное, изменив мужу, ни в коем случае не изменять начальнику. А то понабрали личных помощников – то ли секретутки, то ли практикантки, но в любом случае дуры. Боевые подруги нужны измотанным, страдающим импотенцией мужикам, а не потенциальные жены. Но времена кое в чем изменились. Мать на намеки, краснея, отвечала: «Как вы смеете клеветать, поработали бы с мое». Тетка грохала по столу кулаком: «Нам ничего не дали, мы все заслужили». А Елена, не удостоив взглядом: «Пошел (пошла) на…»

Сын Елены учился в Германии на деньги отца и под его присмотром. Когда нынешний герр Ксенофонтофф оставил ее с ребенком, он был еще чем-то средним между товарищем и господином. Не смог отдать долг бандюгам, сбежал за границу, времени на развод не хватило. Ему повезло, всех его кредиторов перестреляли. Поэтому, обосновавшись в Мюнхене, он лет пятнадцать успокаивался, а подлечив безмятежностью нервную систему, выдумав себе прошлое и установив настоящую репутацию, сам разыскал жену. Дескать, давай разведемся официально, вдруг замуж соберешься и штамп в паспорте помешает. «О, ты стал европейцем: заботу о себе преподносишь как заботу о ближнем», – рассмеялась Елена. И согласилась при условии, что их семнадцатилетний сын переберется в Германию – еще неизвестно было, удастся ли ей «отмазать» парня от мытарств в несокрушимой и легендарной. С тех пор как Елена родила мальчика, несокрушимыми и легендарными в армии для нее были только неуставные отношения.

И еще у нее был, есть и всегда будет Эдуард – пятидесятилетний остроносый шатен с большими серыми глазами и маленьким ртом, который приятно удивлял крепкими ровными зубами с естественно-желтоватым оттенком эмали. Будет, потому что ей так хотелось.

Эдик уверен, что они впервые повстречались на автозаправке шесть месяцев назад. А Елена не говорит правды – тридцать один год назад, почти тридцать два. Страшно и пока еще весело подумать. Будто тебя щекочут, ты хохочешь, вырываешься и смутно догадываешься, что от этого можно умереть. Ей исполнилось семь. Она шла к подружке сквозь теплое июльское воскресенье. Только в детстве летняя улица бывает такой яркой и просторной. На высоком заборе, кажется не ограждавшем территорию детского сада от набегов, а призывавшем с удовольствием размяться перед ними, сидели мальчишки лет двенадцати. «Такие большие, – подумала Лена, – а будто воробьи». И тут толстый загорелый «воробышек» громко чирикнул: