Русич. Око Тимура - Андрей Посняков

– Видно, еще не дошли руки… Слава эмиру! – спохватившись, вдруг выкрикнул страж.

– Да продлит Аллах его годы, – так же громко отозвался Раничев, услыхав наконец еле слышный свист.

Услышал его и стражник. Насторожился, выставив вперед копье.

– Иволга, – улыбнулся Иван. – Иль еще какая птица… мало ль тут птиц? Уважаемый, ты случайно не знаешь, есть ли на базаре хорошие тетивы для луков?

Раничев произнес эту сложную фразу, местами заменяя тюркские слова русскими, тем не менее охранник его хорошо понял.

– Тетива? Конечно, можно купить. Спроси оружейника Бек-Калана, это мой родственник, его всякий знает!

– А хорошие тетивы он делает?

– И тетивы, и луки, и стрелы – чего только не делает умелец Бек-Калан! Клянусь, купив у него, ты не пожалеешь.

– Может быть, тогда приобрести и лук?

– Лучше б тогда было заказать заранее. Впрочем, ты же купец – когда тебе ждать?

– Вот именно.

Потрепавшись со стражем некоторое, необходимое для исполнения всех дел Салима время, Иван, похлопав собеседника по плечу, отправился спать. Еле отыскал на крыше свое место, пробираясь среди храпящих тел. Наконец улегся… Не спалось. Все думалось о нечаянной встрече. Надо же, как интересно складывается судьба. Впрочем, насчет Салима можно было предвидеть. Он же ведь не остался в Кафе, подался в родные земли с известным намерением – мстить. Мстить Тимуру и его людям за все: за убитых родичей, за сожженный Ургенч, за посевы, побитые копытами коней гулямов. Мстить… Вообще не очень-то светлое чувство, ну да только Бог Салиму судья, а никак уж не он, Раничев.

Утром весь караван Халима жужжал, словно пчелиный улей. Оказывается, воспользовавшись суматохой, бежали несколько невольников и невольниц из старых – трое погонщиков ослов и две наложницы – Ай-Сия и Айгуль. Бежали не так просто – воткнув острый нож прямо в сердце начальнику стражи.

– Бедняга Урадж, – глядя в широко открытые глаза мертвеца, покачал головою Халим. – Видно, недаром он хотел пытать эту недостойную сучку Айгуль. И надо ж додуматься до такого? Бежать! Ладно парни, но девы! Неужели носиться по знойной степи, в рубище и голодной, лучше, чем нежиться в гареме какого-нибудь достойного человека?

– Видимо, лучше, – отвернувшись, прошептал Иван. – Ведь есть же на свете такое слово – свобода!

На вторые сутки караван Халима Ургенчи, поменяв лошадей на верблюдов, продолжил путь по пустынному плато Устюрт, растянувшемуся под выцветшим от нестерпимого зноя небом. Пожухлая трава, верблюжья колючка да проносившиеся иногда высохшие комки полыни… И безводье! Полное безводье, лишь с интервалами в три-четыре дня попадались колодцы с несвежей солоноватой водой. Но и такой были рады. Медленно, словно ленивые черепахи, ползли дни, складываясь в недели, – ничего не происходило, никаких новостей, да и какие могут быть новости в пустыне. И вот однажды утром – а спали в арбах, останавливаясь лишь для еды и молитвы, – показались далеко слева…

Это жадные вельможи алчут неустанно

Власти, знатности, богатства иль большого сана,

А того, кто не исполнен, как они, корысти,

Человеком не считают, как это ни странно.

Омар Хайям

…коричневые воды Джейхуна, Амударьи, великой реки, что отбирала жизнь у мертвых песков пустыни.

И снова дорога, великолепная, мощенная булыжником дорога без ям и выбоин. Караван-сараи, где любой путник мог найти приют, свежих лошадей и защиту, медленно отстраивающийся Ургенч, древние стены Хивы, переправа через бурный Джейхун, оазисы с яблоневыми и вишневыми садами, Бухара – город ученых муфтиев, небольшой, уютный, с медресе и резными стенами библиотек – поистине, земля Мавераннагра была благодатной, давая по четыре урожая в год. Арыки с чистой, прозрачной водой тянулись вдоль самой дороги, и, чем ближе караван подходил к столице, тем больше людей и всадников встречалось на пути. Наконец впереди засияли голубые купола Самарканда, Голубой город – так все чаще называли его жители, он, казалось, стал еще прекрасней с тех пор, как Раничев был здесь в рабстве. Мощеные улицы, великолепнейшие дворцы и мечети с вязью арабесок по стенам, многочисленные чайханы и тенистые улочки, даже питейные заведения на окраинах – как ни старался Тамербек – так здесь называли Тимура – так и не смог уничтожить их все. Интересно, существует ли еще майхона рыжебородого огнепоклонника Кармуза?

Проехав по большой площади Регистан, мимо мечети, спустились по холму вниз, караван остановился на улице Медников, что примыкала к длинной и широкой улице Работорговцев. Халим оглянулся на Раничева и, спешившись, постучал в глухие ворота дома, во дворе которого, за глинобитной стеной, росли величественные чинары.

– Повелитель велел тебе жить здесь, – с поклоном пояснил купец. В этот момент дверь открылась и какой-то смуглый старик в белом тюрбане, кланяясь, пригласил гостя в дом.

– Не буду мешать, – улыбнулся Халим в ответ на просьбу Ивана зайти. – К сожалению, у меня еще много дел.

Простившись с караванщиками, Иван подхватил свои пожитки – не так-то много их было – и вслед за стариком пошел по тенистому саду. Миновав помост и летнюю кухню, они очутились перед большим домом, с плоскою крышей и верандой, с поддерживаемым витыми колоннами навесом. От глиняной печи – тандыра – вкусно пахло лепешками и еще какой-то снедью, посередине двора, меж чинарами, журчал фонтан. Рай, да и только! Еще раз поклонившись, старик распахнул перед Раничевым резные двери дома… Мягкая прохлада обволокла Ивана; не выдержав, он сразу же опустился на широкое низкое ложе, почувствовав наконец, как сильно его измотал почти двухмесячный переход. Скинув кафтан и рубаху, Раничев разлегся на ложе, чувствуя, как неудержимо смежаются веки. Во дворе, на ветках чинары, насвистывал соловей. Иван и сам не заметил, как задремал, а когда проснулся, рядом с ним сидела девушка, пери, в голубых прозрачных шальварах, в накидке из желтого солнца.

– Кто ты, дева? – спросил Раничев на фарси.

Девушка усмехнулась и погладила его по груди.

– Иване, – тихо произнесла она. – Наконец-то я вижу тебя, любый…

– Евдокся! – вскочив, Иван не поверил своим глазам. – Тебя ль вижу я иль то, может, сон?

– Нет, не сон, – сбросив накидку, рассмеялась боярышня и лукаво сверкнула зелеными глазами. – Коль думаешь, что сон, так потрогай меня!

Она распахнула халат и со стоном упала на грудь Ивану.

– Любый мой, – шептали губы девушки. – Любый…

До самого вечера они лежали вместе, слушали соловья и пили холодный шербет, принесенный расторопным слугою. А вечером, когда спала дневная жара, к Раничеву пришел гость. О нем, не входя в комнату, громко объявил старый слуга в белом бурнусе.

– Я пойду к себе, на женскую половину. – Евдокся быстро оделась и ушла, грустная от полученных известий о том, что сталось с родовым сельцом и с приемным батюшкой – старым воеводой Панфилом Чогой.