Я бил «сталинских соколов». Лучший финский ас Второй Мировой - Илмари Ютилайнен

Каждый из нас по очереди совершил пробный полет. Мы все выполняли фигуры высшего пилотажа и аккуратно садились, не причинив никакого вреда самолетам. После этого начальник школы признал: «Господа, вы можете летать на любых самолетах, каких только хотите. Нам нечему вас учить».

Перед тем как покинуть Берлин, мы с мастер-летчиком Ойппой Туоминеном попали под бомбежку. Мы проводили ночь в одной из городских гостиниц, когда была объявлена тревога. Нам посоветовали либо спуститься в бомбоубежище, либо остаться хотя бы на первом этаже. Мы отправились вниз и уселись в вестибюле, беззаботно разговаривая. И вот тут оно началось!

Тысячи зенитных орудий поставили огневую завесу в ночном небе, несколько сильных взрывов встряхнули здание, отовсюду посыпалась штукатурка. Сильный порыв горячего ветра пронесся по помещению. Это продолжалось два часа. Британские бомбардировщики явно пытались стереть город в порошок.

После того как налет закончился и мы отправились к себе, глядя на улицы, заваленные обломками, Туоминен завил: «Я не понимаю, откуда англичане узнали, что мы приехали в Берлин!»

В начале марта мы на поезде отправились в Вену, где провели несколько дней, ожидая известий с большого завода Мессершмитта, расположенного в Винер-Нойштадте. Нам должны были сообщить, что наши истребители готовы к приемным испытаниям.

Когда мы проводил эти полеты над покрытыми снегом склонами Альп, в то время как в долинах уже распускалась весенняя зелень, нам казалось, что мы попали в страну чудес. Тут и там виднелись деревни с прекрасными домами, и нам казалось, что кругом царят мир и безмятежность. Было даже трудно представить, что где-то нас ждет война, к которой мы готовимся, что где-то гибнут люди и уничтожается красота. Но уже через несколько месяцев это идиллическое место будет изуродовано бомбами и объято пожарами, мрачная гримаса смерти будет витать над цветущими вишневыми садами.

Передав нам истребители, авиазавод устроил нам прекрасную прощальную вечеринку в винном погребе городка Айзенштадт недалеко от венгерской границы. Вечеринка получилась роскошной, и участники запомнили ее надолго, но никому и никогда о ней не рассказывали.

На следующий день нам устроили ланч в столовой прямо на заводе. Повар угостил нас особенным латуком, «который не бьет в ноздри».

С большим сожалением мы покинули местную авиабазу, пролетели над Веной и направились вдоль грязного Дуная к Бреслау, где приземлились на маленьком аэродроме Шенгартен. Дежурный в центре управления полетами пришел в ужас, когда мы сели, потому что немецких летчиков трясло при одном упоминании о Шенгартене. Капитан Эрви утешил его, заявив, что если уж мы сумели сесть в Шенгартене, то сумеем действовать с любого финского аэродрома. Фельдфебель с сомнением покачал головой, но был вынужден согласиться с опытным пилотом.

Мы продолжили полет до Хельсинки через Торн, Кенигсберг и Ригу.

После прибытия мы начали действовать с аэродрома Мальми, тогда часть истребителей была отправлена на авиабазу Утти. До нашего прибытия советские пикировщики Пе-2 совершали налеты на Хельсинки почти ежедневно, и наши истребители не имели никаких шансов перехватить их. Однако теперь эти налеты резко прекратились. Лишь через 10 дней, 24 марта, в городе снова прозвучали сирены воздушной тревоги.

Мы с капитаном Пиви Эрви взлетели, чтобы перехватить бомбардировщик, и с помощью радиолокационного поста наведения без труда нашли их. Пе-2 уже повернул домой и начал пологое скольжение к Гогланду, набрав неплохую скорость. Но мы быстро догнали его, и я с благодарностью подумал о великолепных характеристиках моего нового истребителя. Бомбардировщик не попытался уклониться, а стрелок-радист не открыл огонь. Я занял удобную позицию и тщательно прицелился, настало время испытать новое вооружение. Я не торопился, потому что рядом со мной был другой истребитель, поэтому не было никаких оснований опасаться, что бомбардировщик ускользнет.

Трассирующие снаряды моих пушек умчались вперед и врезались в фюзеляж Пе-2. Они взрывались вокруг кабины, туда же попадали и пулеметные очереди. Этого было вполне достаточно, не было никакой необходимости расстреливать моторы.

От бомбардировщика отлетело несколько кусков, и он упал в 6 милях от Гогланда посреди Финского залива.

«С новой техникой наша работа становится совсем простой», - сказал я своим товарищам после того, как мы сели. Тогда я еще не подозревал, что вскоре пожалею о своих словах.

Сам того не подозревая, я накликал на себя беду, благодаря которой оказался на шесть недель прикованным к постели в военном госпитале Тикка с ногами, закованными в гипс. Это был самый мрачный период за обе войны.

В первый день моего пребывания в госпитале меня посетил немецкий офицер, прикомандированный к нам, и приколол Железный крест 2-го класса к моей пижаме. Он также сказал несколько приятных слов о сотрудничестве двух армий. В ответ я сумел выдавить лишь стандартную фразу: «Судя по всему, бомбы и награды падают на невиноватых».

Я был вынужден покинуть эскадрилью в тот момент, когда начались действия новых истребителей. Поэтому я воспринимал приказы врачей очень серьезно и скрупулезно исполнял все их предписания, чтобы как можно быстрее вернуться в строй. Эскадрилья готовилась к перебазированию на аэродром Утти. Я так стремился снова попасть в нее, что даже не воспользовался тремя днями отпуска, полагающимися всем, кто выходил из госпиталя.

Пока я торчал в госпитале, с Ойппой Туоминеном случилось неприятное происшествие. Когда его механик впервые запустил мотор истребителя, он не удержал контроль за мощностью и тормозами и самолет прошел сквозь двери ангара!

Сам истребитель, понятно, получил серьезные повреждения, а мы получили серьезный повод поразмыслить об этом. Ойппа разругал механика, но это не помогло починить самолет.

Когда я вернулся из госпиталя, нас с Ойппой свели в одну пару и нам предстояло поочередно летать на моем истребителе. Мы назвали нашу команду «Истребительная компания, лимитед». Ну, а самолет Ойппы пришлось списать.

Ойппа первым из финских летчиков получил Крест Маннергейма. Он был моим хорошим другом, блестящим пилотом и образцовым солдатом.

И теперь Ойппа впервые сел в кабину первоклассного истребителя. Многие его приятели считали его подход к воздушному бою несколько легкомысленным. Но это было совершенно неправильное определение. Оно основывалось только на его веселом и легкомысленном отношении к жизни. Его веселая и несколько развязная манера поведения резко отличалась от его взглядов на истребительную авиацию и действий в бою. Если Ойппа встречал в воздухе противника, он действовал очень расчетливо. Когда он встречал противника, то, прежде чем вступить в бой, обязательно продумывал стратегию будущих действий и строго следовал ей.

Однажды, когда Ойппа вернулся из однодневного увольнения, я дежурил и сидел рядом с нашим общим истребителем. За время дежурства не было ни одного сигнала тревоги и взлетать никто не требовал. Но как раз, когда появился Ойппа, прозвучала сирена тревоги. Ойппа бросился к истребителю, крича, что теперь его очередь. Он запрыгнул в кабину, даже не успев надеть летный комбинезон, прямо в синем мундире.