Прискорбные обстоятельства - Михаил Полюга

— Фима, ша!

— Рассказываю дальше, — продолжает рокотать Налапко. — Становится этот оглы по решению суда, то есть самого Чубчикова, наследником покойной Фиры Блимус. Только родили они это решение спьяну, спьяну и прослезились от счастья: пятьдесят тысяч в те годы, скажу я вам!.. А едва протрезвели — ахнули: как же безъязыкий оглы получит в банке деньги? Его сразу повяжут! Нужна доверенность от Музаффара. А где ее взять, если был тогда один нотариус на весь город, и тот государственный. Еще и скотина порядочная, если сказать честно. Подумали-подумали, струхнули и запрятали дело в архив. А ведь изначально, скажу я вам, была мысль!..

— Идиоты! — кричит распаленный рассказом адвоката Фима Мантель. — Разве может быть родственником у Фиры, да еще по фамилии Блимус, какой-то безъязыкий чучмек?! Сами подумайте. Позвали бы не этого Музаффара, а меня. Так нет же, только выпить зовут, и то за мои деньги.

— Ты, Фима, изначально для таких дел опасен, ибо болтлив, — качает головой печальный Пак. — Тебя только позови! В первый день город считал бы прибыль, во второй всех повязали бы к чертовой матери: и причастных, и непричастных.

Фима ржет как сивый мерин, согласно кивает головой и шлепает себя по ляжкам.

— Непричастных, батенька мой, не бывает, — наставительно протыкает указательным пальцем облако дыма Налапко. — Вот пусть прокурор скажет… Вся эта болтовня вокруг презумпции невиновности яйца выеденного не стоит! Нет невиновных и не бывает! Помните, как Жеглов поучал Шарапова? Не надо пистолеты разбрасывать где попало, а еще нужно вовремя со своими женщинами разбираться. На первый взгляд мерзавец, а ведь абсолютно прав!

Адвокат опрокидывает в рот бутылку пива и, не выдыхая, проглатывает ее содержимое.

— Ах! — крякает он умиротворенно и продолжает: — Сколько у меня было уголовных дел, какие типы мне попадались, и многих я просил оправдать. Но в душе что-то протестовало: позвольте, почему именно этому суждено?.. Там ведь были и другие, соприкасались с местом и временем преступления, но только моего подзащитного угораздило… И я взял за правило: копать глубже. Не для суда, разумеется, ведь я адвокат… Вы меня понимаете?! И что же, скажу я вам, — отовсюду торчат уши. Тот ехал в полночь от любовницы и был пьян, а оправдывается: гололед. Этот всю жизнь обманывал по мелочам, как говорят французы, таскал из огня каштаны, наконец украл по-крупному и окончательно заврался. Еще один бил жену, издевался над детьми, вырастил в себе наглеца и негодяя — и в итоге нарвался на такого же, только покруче; вот вам и хулиганство со смертельным исходом. Каждый где-то наследил, у каждого было что-то в прошлом, что приводило в итоге к знакомству с Уголовным кодексом. Есть такая поговорка, теперь английская: «У каждого запрятан скелет в чайном шкафу». Как по мне — в самый раз поговорка!

Внезапно я ощущаю сильный толчок в груди, сердце обмирает и тут же пускается вскачь. Ах, Налапко, ах, адвокатская морда! Наконец-то озвучил то, что в последние дни мучило меня своей неопределенностью: не бывает невиноватых! Все мы изначально виноваты, начиная с факта нашего появления на Земле. Едва родившись, несем в себе первородный грех и после всей своей жизнью приумножаем его. И я виноват — еще не знаю в чем, но источник всех моих бед и несчастий таится во мне самом! Феклистов и иже с ним всего лишь точка кипения, но адский огонь блуждает во мне давным-давно…

Я судорожно вздыхаю и, точно замешкавшийся пловец, выныриваю на поверхность, к восприятиям и ощущениям текущего момента — к приятелям, заспорившим уже о чем-то ином, к ядовитой смеси пивного духа, запахов вяленой рыбы и табачного дыма, к очередным хохмам заводного Фима Мантеля и желчным подковыркам доктора Пака.

— Она меня спрашивает: Фима, зачем ты ходишь к девкам? Отвечаю: я что, должен свою жену портить?

Под дружный хохот собутыльников я незаметно поднимаюсь и иду в раздевалку.

— …назначен главой областной администрации, а у него в трудовой книжке одна запись: инспектор по кадрам управления физической культуры и спорта, — проходя мимо кресел, слышу я змеиное шипение Шмоньки. — После того как они открывали в городе каток, их так и прозвали: две конькобежки и юный корнет. То есть две коровы на коньках: мэр города Сухорукова по кличке Бешеная Селедка, ее заместитель Вдовина и глава областной администрации Выдрин…

«Господи, везде одно и то же — куда ни подайся, где ни остановись! И этот еще, шипящий… Черная мамба!»

В раздевалке прохладно и одиноко. Вещи и сумки разбросаны на скамьях, по обитым лакированной вагонкой из ольхи и липы стенам и потолку собирается в крупные капли влага. Дальше идти некуда, и я стою минуту-другую в растерянности: сидеть на скамье — тоскливо, вернуться — зачем тогда выходил?

«А-ха-ха!» — доносятся из-за неплотно прикрытой двери раскаты хохота, и я невольно думаю: хорошо быть растением, или беспамятным существом, или, на худой конец, иметь шкуру носорога! Флейта всегда нервна и печальна, тогда как труба или барабан…

— Угорел, Николаевич? — проламывается мимо меня в туалет дородный Налапко, кряхтит и ворочается там, затем шумно спускает в бачке воду и снова появляется в раздевалке. — Вспоминали сейчас, как Якушев удалял Фиме камень из почки. Помнишь? Я тебе рассказывал, обхохочешься. Вечером они хорошо выпили, а утром Фиму — на стол. Но рентгеновский снимок спьяну перевернули обратной стороной и вместо правой разрезали левую почку. Очнулся Фима после наркоза, а над ним покаянное якушевское рыло… А? Ха-ха-ха!

— Послушай, есть одна жалоба, — перебиваю я трубный глас Налапко и старательно отираю лицо краем простыни, чтобы ненароком не выдать — жестом или взглядом — свою невинную ложь. — Мол, просим сообщить, ведутся ли в отношении меня, имярек, оперативно-розыскные мероприятия. Не ты ли сочинил, друг любезный?

— А мне зачем? Я за такое не берусь. Бессмысленная психологическая атака, рассчитанная на идиотов: вы знайте, что мы знаем. Ну и что? Кого это испугало? И перед кем наши славные органы повинились: и таки да, и пасли, и слушали? Ты знаешь о таком прецеденте? Хотя, если уж очень приспичит, можно покричать и покуражиться: нарушение конституционных прав, проникновение в личную жизнь клиента, разглашение интимных подробностей. Мол, разбили семью, развалили бизнес… Но в итоге, как ни крути, бесперспективно. Сам знаешь, у нас многих слушают, власть имущие по оной причине такой вой, бывало, поднимут! И что? А простому человеку?.. То-то! Я бы такому клиенту не жалобы строчил, а сказал, что тут, брат, дилемма: спрятать наворованное, прощупать приятелей, затаиться с бабами или избавиться от денег, отказаться от неискренней дружбы, завязать с женским вопросом и податься в монастырь. Выбрать, черт подери, что-нибудь одно, а не сидеть на двух стульях: с этой стороны я девственница, а с этой — как бы и нет!..

И все-таки человек мерзостен от природы, думаю я, возвращаясь поздним вечером в город.

Я слегка пьян и потому веду машину осторожно, на предельно малой скорости: не приведи господи лихача по встречной или разбежавшуюся бабу с кошелкой по осевой! За стеклами автомобиля — провальная темень, дорога в выбоинах, обочины обметаны вмерзшей намертво в грунт ледяной коркой. Изредка вылетают навстречу и промелькивают, точно сомнамбулы, одичалые слепящие фары — и снова мгла обволакивает, и местность кажется незнакомой, каким в детстве представляется неведомый, огромный и пугающий мир.