Русское стаккато - британской матери - Дмитрий Липскеров

Ее рука схватила бледную кисть священника и сжала ее накрепко.

— Отпустите его! — попросила Лизбет.

— Ваш сын — мерзопакостник! — вскричал служитель церкви.

— Молчите, отец Себастиан! — и сжала руку еще сильнее. — Сохраняйте тайну исповеди даже для меня!

«Какие у нее сильные пальцы», — подумал священник и отпустил ухо Роджера.

— Спасибо, — поблагодарила Лизбет.

Роджер тер налитое кровью ухо и с удивлением смотрел на священника.

— Через десять лет, — предупредил мальчик, — или еще раньше, я приду в вашу церковь и откручу вам ухо. Мне мама читала из Библии, что ухо за ухо!

— Так нельзя, Роджер! — успела сказать Лизбет.

— Вон отсюда! — взревел святой отец.

Отец Себастиан трясся от злости, но вместе с тем тщился эту злобу обуздать, так как гнев его был вызван недостойным посылом гадкого мальчишки и ввергал его самого во грех.

— Ступай, Роджер, — указала на дверь мать, и сын небыстро пошел, оглядываясь и сверкая глазами.

— Дрянной мальчишка!

— Это мой сын, и вы не смеете так о нем отзываться!

— Чтобы я так о нем не отзывался, воспитывайте его, пожалуйста, как положено! — высокомерно напутствовал священник и вдруг поймал себя на том, что видит вместо лица женщины непристойное место. Он перекрестился, и черты лица тотчас вернулись. — Или отведите его к другому священнику!

— Я содержу ваш приход, — как бы невзначай обронила Лизбет.

— Мне готовиться к отзыву?

Лизбет покраснела. Она посчитала, что поступила крайне дурно, обнаружив себя жертвователем.

— Извините, святой отец! Тяжелый день!

Лизбет протянула руку, и священник пожал холодные пальцы. Она наклонилась и поцеловала тыльную сторону его ладони.

— Вы бываете на исповеди? — поинтересовался отец Себастиан в дверях церкви.

— Раз в месяц.

— Не помню вашего голоса.

— Я не здесь бываю, а в церкви Святого Патрика.

— Приходите ко мне.

— Как-нибудь…

И она пошла к сыну, который демонстративно стоял спиной к церкви и что-то чертил мыском ботинка на земле.

Священник оглядел неуклюжую фигуру Лизбет и вдруг на мгновение испугался, что увидит вместо того, что находится ниже спины, лицо. Он еще раз перекрестился и вернулся в храм, дабы исповедовать истинно жаждущих.

Лизбет не говорила с сыном о конфликте на исповеди, а Роджер тем более не имел никакого интереса делиться чем бы то ни было с матерью. Он шел рядом с ней к дому и представлял, что станет делать с ящерицей.

— Будешь есть? — поинтересовалась она.

— Нет, — ответил он и спросил, почему мать содержит церковь, а дом получше не купит.

— Чем плох наш дом?

Роджер пожал плечами.

— Есть же лучше…

— Хорошо, я подумаю над твоим предложением.

— Да нет, я просто. Мне нравится наш дом. Но прежде чем пересылать в церковь чеки, необходимо узнать, кто их получает.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовалась Лизбет, наливая себе из пакета молока.

— У него уши волосатые.

— Я этого не заметила.

— Волосы бывают незаметными, — сказал мальчик и задумался об остром складном швейцарском ноже. — Нет у человека на ушах волос, а на самом деле они волосатые!..

— А что из того, что уши волосатые? — задала вопрос Лизбет и выпила из большого стакана молоко до дна.

Роджер потерял интерес к разговору, ушел в себя и думал о хитрых процедурах, которые ему предстояло провести.

Лизбет не требовала ответа на свой вопрос, так как знала такие отсутствующие состояния сына — «я здесь, но меня нет». Его можно было огреть сковородой по голове, результат был бы тем же.

Он поразмышлял еще немного, а потом ушел в свою часть дома, в которую Лизбет старалась без особой нужды не входить. Она считала, что мальчик имеет право на частную жизнь, хоть ему исполнилось всего одиннадцать лет.

В мужской части дома, как называл ее Роджер, насчитывалось семь комнат и большая гостиная. Большинство комнат были пустыми, лишь в одной обосновался мальчик, обустроившись по собственному разумению. Из мебели в комнате помещались только кровать с пружинным матрацем, тумбочка и письменный стол со множеством выдвижных ящичков.

— Бюро, — называла его Лизбет.

В одном из таких ящичков и сохранялся складной швейцарский нож. Роджер живо отыскал его и полюбовался на увесистый предмет со множеством лезвий и других приспособлений. Положил его в карман и направился к окну: там, на подоконнике, был установлен прямоугольный аквариум с единственным пресмыкающимся жителем — ящерицей.

Некоторое время мальчик следил за жизнью трехфунтового создания. Ему нравилось, как ящерка застывает на дубовой веточке, словно не живая вовсе, а сделанная из камня. Лапку поднимет и застывает.

«Пора», — решил Роджер, подумал о Боге, о святом отце и своем намерении.

Сунул руку в аквариум и раскрыл ладонь.

— Иди сюда, — попросил он, и ящерица тотчас сбежала по веточке во влажную ладонь. Она была, пожалуй, единственным существом, которому нравилась влага человеческой руки. Она лежала вдоль линии жизни Роджера и чуть вздергивала хвостом.

Пора.

Он некрепко сжал ладонь и вытащил из кармана ножик. Ступил поближе к свету, с трудом вытащил самое большое лезвие, действуя с помощью зубов, так как вторая рука была занята. Отложил ножик и, открыв ладонь, поместил пресмыкающееся на мрамор подоконника, слегка придавливая тельце, чтобы ящерица не сбежала.

Пора.

Ящерица под тяжестью пальцев сглотнула.

Он взял нож и поднес лезвие к предполагаемой шее ящерицы. Лезвие блестело, а шкурка зверюшки переливалась всеми цветами радуги.

Роджер, вспомнив, как мать обычно отрезает голову сонному карпу, склонился над самой ящерицей, касаясь ее спины почти носом, и резанул…

Он ожидал увидеть струйку крови, но лезвие никак не повредило ящерице, вошло тупо, как в поролон.

Роджер был слегка обескуражен. Хваленая швейцарская сталь! Дедовская вещь!.. Но потом он подумал, что по неумелости приложил недостаточно усилия и потому не добился результата.

Ящерица вновь сглотнула.

Мальчик что было силы надавил на лезвие, так что оно почувствовало твердость мраморного подоконника, но желаемого вновь не произошло. Ящерица по-прежнему оставалась жива, лишь крохотный надрез самую малость повредил ее шкурку.

— Роджер! — услышал он голос матери.

— Сейчас! — отозвался.