Королева Кристина - Борис Григорьев

В любом случае она могла вести себя более вежливо.

Двадцать второго января (2 февраля) бедный Декарт заболел воспалением лёгких, а девять дней спустя его уже не стало. Недосыпания, вредная пища, полное разочарование в королеве, нетопленые помещения, непривычная для нежного парижанина шведская стужа сделали своё дело. Неожиданная и драматичная смерть великого французского учёного дала повод для мрачных шуток о том, что в этом и состоял весь вклад Швеции в развитие мировой философии.

Кристина чувствовала себя виноватой в смерти философа, но скорбь её была вряд ли искренней. «Его смерть удручает меня, — писала она, — она навсегда наполнила меня оправданным, но бесполезным сожалением». И всё.

Повлияли ли разговоры учёного с королевой на её последующий переход в католическую веру? Напрямую вряд ли, потому что вопросы религии собеседники ни разу не обсуждали. Главное, что Кристина узнала от Декарта, это то, что религия была вполне совместима с разумом. В остальном великий математик и философ мало интересовал королеву.

Он уже не мыслил, следовательно, перестал существовать. Кристина даже слегка подсмеивалась над ним за то, что он занимался вопросом продления человеческой жизни.

К этому времени королева на самом деле устала от всего: от политики, от управления страной, от министров, от учёных и придворных. Особенно от министров. «Как только я вижу этих людей, — признавалась она Карлу Густаву, — мне кажется, что передо мной является сам дьявол. Полагаю, чтобы освободить свой ум от политики, лучше всего пытаться общаться с учёными»[51]. То же самое она говорила П. Шану: «Напрасно я встаю рано утром и поздно укладываюсь спать — всё равно ничего не добиваюсь. Для себя не остаётся ни минуты. Государственные дела занимают всё моё время и надоели мне до смерти. Когда, о Боже, мне удастся отделаться от всех этих надоедливых секретарей?»

Вопрос о замужестве королевы муссировался всеми заинтересованными и незаинтересованными лицами. В первую очередь на замужестве настаивали государственные советники. Когда Карл Густав ещё считался женихом Кристины, то королева отделывалась обещаниями выйти за него замуж. Но когда всем стало ясно, что жених получил «от ворот поворот», отговорки более не годились. Время между тем шло, а признаков приближения королевы к своей свадьбе с Карлом Густавом или с каким-либо другим принцем не было.

В 1647 году, когда представители сословий снова поставили вопрос о замужестве Кристины, она ответила, что ей нужно ещё раз хорошенько подумать. «Однако Е. К. В. были склонны в этом случае для сохранения отечества предложить некоторые средства», — констатирует протокол риксдага. Какие средства имела в виду Кристина, о том депутаты риксдага, конечно, пока не догадывались. И сам Карл Густав, и остальные всё ещё надеялись, что брак всё-таки состоится.

Время шло, а королева всё думала и думала.

Сначала нужно было дать стране наследника. Единственным высокородным князем в Швеции, который мог бы претендовать на шведский трон, был её кузен Карл Густав. Королева не раз в самых лестных выражениях высказывалась о его способностях и личных качествах. Но ей, в довольно обидных словах отказавшейся от его предложения, не так-то просто было теперь обещать ему корону. Отчаянный бабник и успешный военачальник, Карл Густав оказался беспомощным и робким перед своей кузиной. К тому же у пфальцской семьи в Швеции было не так уж много сторонников.

Первым на Карла Густава как наследника трона указал дядя королевы, риксадмирал К. К. Юлленъельм. Ещё в 1646 году, сразу после расстройства брака Кристины с Карлом Густавом, он предложил ей, в случае своей бездетности или нежелания выходить замуж, обратить внимание на пфальцское семейство. (Такую возможность, кстати, предусматривал в своё время и отец Кристины, когда у него ещё не было наследников.) Но как убедить в этом правительство и парламент? Как можно было при молодой и успешно действующей королеве определить наследником шведского трона иностранца?

Новое назначение представителя пфальцского семейства сначала пришлось не по вкусу не только клану Оксеншернов, но и шведской аристократии вообще. У всех на слуху было грозное слово «редукция»[52], приверженцем которой они считали Карла Густава. Ян Казимир, король Польши, потомок рода Васа[53], тоже до глубины души был возмущён тем, что шведский престол предназначался какому-то немецкому пфальцграфу!

Поляки угрожали шведам войной, и только вмешательство Франции заставило конфликтующие стороны сесть за стол переговоров. Мирная конференция началась весной 1651 года в Любеке, Швецию на ней представлял А. Сальвиус, а П. Шану выступал в роли посредника. Поляки были настроены решительно и категорически отказывались называть Кристину королевой Швеции. Первый раунд переговоров закончился ничем, то же самое произошло и на следующий год. Дело шло к войне, и к такому повороту событий Швеция была не готова. Кристина, отчаявшись достигнуть каких-либо результатов на дипломатическом поле, произнесла пророческие слова о том, что урегулирование отношений с Польшей, скорее всего, станет делом её наследника, то есть Карла Густава: «Он приобрёл опыт на полях сражений, а не в кабинете».

Напугало Кристину и развитие событий в Неаполе (восстание против испанского ига), во Франции (Фронда) и особенно в Англии. Казнь Карла I (30 января 1649 года) шокировала всю Европу, но больше всего её монархов. Английские бунтовщики посягнули на самое святое — на жизнь короля! Естественно, Кристина испытывала самые искренние симпатии к изгнанному из страны Карлу II и даже обнадёживала его военной помощью. Однако внешнеполитические соображения оказались сильнее её «братских» чувств. «Сила обстоятельств делает вашу беду непоправимой, — написала она Карлу II в Голландию, — и я испытываю большое горе из-за того, что не могу как-то помочь вам… к моему глубокому сожалению, я не могу пойти навстречу вашей просьбе, не нанеся при этом ущерба собственной стране; её интересы и благополучие должны быть первой моей заботой…» И скоро Швеции пришлось признать режим Оливера Кромвеля и принять в Стокгольме его посла В. Уайтлока.

О наследнике нужно было думать в любом случае. 27 июля 1647 года произошло событие, заставившее Кристину ускорить решение этого вопроса. Во время службы в королевской часовне Стокгольмского дворца на неё было совершено покушение. Некто Пресбеккиус, приблизившись к возвышению, на котором сидела королева, неожиданно бросился на неё с ножом. Если бы присутствовавший на службе Пер Брахе не заметил этого броска и вовремя не подал бы сигнал капитану гвардии, то дело могло бы закончиться трагично. Схваченного Пресбеккиуса допросили, но он начал «молоть такую чепуху», что всем стало понятно, что он психически болен.