Никакой магии - Андрей Уланов

— Марилена, не помните, где преподавал покойный?

— Минуту… — отложив карандаш, моя напарница достала стенографический блокнот, — вот… колледж Святого Астона, два раза в неделю. В двух милях отсюда.

— А экипажа или лошади у профессора не было, — задумчиво пробормотала я. Вряд ли Морделл каждый раз тратился на извозчика. Значит, две мили пешей прогулки, добрый час ораторства с кафедры и обратный путь… нет, и тут не к чему прицепиться. Но тогда… как?!

Ну же, инспектор Грин, мысленно укорила я себя, что за манера вешать нос при одном лишь намеке на проблему. Так дело не пойдет, нет-нет-нет. Ты должна распутать, решить загадку, должна, и все тут, заруби это на своих длинных ушах.

Итак, еще раз, сначала. Перед нами рабочее помещение покойного математика. В первый момент показался мне похожим на лабораторию брата Винсента, хотя на самом деле между ними сходства не больше, чем у их владельцев. Маленький, лишь чуть больше моей участковой каморки, и очень уютно выглядящий кабинет. В таком наверняка приятно работать — и совсем не столь приятно, когда тебя беспокоят по мелочам. Так что ничего удивительного в том, что покойный профессор имел привычку запираться изнутри. Ключ до сих пор в замке — хоть тот и болтается наполовину выбитый из двери. Разумеется, его могли вставить и после, но эту версию пока задвигаем в самый дальний угол — она предполагает сговор и соучастие всех домочадцев профессора, что совершенно лишнее умножение сущностей и вообще людская паранойя. Тогда уж проще рассмотреть версию об отравлении — завтрак готовили жена и падчерица, горничная накрывала стол… возможность имелась у всех! И при этом никто в доме не мог желать исчезновения главного источника дохода семьи. Без профессорского жалованья им будет совсем не просто содержать дом в столице. Личный мотив… что ж, если Морделл сумел довести кого-то из близких людей, он вполне заслужил билет на Вечный Лед — но пока мне слабо верилось в подобное. Я знала, что в таких небольших аккуратных особняках за плотно закрытыми ставнями часто разворачиваются жуткие драмы — долгие и беспросветные, как осенняя хмарь. В Арании мужчина, глава семьи, властвовал над домочадцами практически безраздельно — и мог злоупотреблять своей властью, почти не опасаясь наказания. Возможно и здесь… но такие вещи трудно скрыть, они проступают, словно пятна крови на ткани — в словах, жестах, запахах и еще тысяче незаметных для человека мелочей. В этом доме я не почувствовала ничего подобного… пока.

К тому же — подойдя к двери, я осторожно, ногтями попыталась вытащить ключ — похоже, его заклинило в замке. А значит, он там уже был в момент выламывания двери. Хорошо, дверь отпадает, что у нас дальше? Стена… или, точнее, один сплошной книжный шкаф, от пола до потолка. Добрую треть его занимали пухлые стопки журналов — разумеется, не какие-то легкомысленные издания с картинками, а дистиллированно-научные ежемесячники, вроде «Вестника Королевского научного общества» или гномского «Великого Многоугольника». Остальные полки прогибались под весом более солидно выглядящих трудов: золотое тиснение, толстый переплет из отлично выделанной кожи. Медленно перемещаясь вдоль полок, я с немалым удивлением разглядела среди фолиантов «Размышления о золотом сечении» Исаниэля и еще с полдюжины эльфийских имен. В переводе, разумеется, так же как и труды гномских авторов — кроме аранийских изданий, в библиотеке имелись книги лишь на староимперском и коррезском.

В следующей стене имелось окно. Широкое, почти от угла до угла, сдвинутое под потолок, с двойной рамой, ситцевой занавеской и узким подоконником. На подоконнике выстроились в ряд четыре горшочка из красной глины, в которых, как и подобает жилищу математика, строго по ранжиру чахли домашние растения. Самым цветущим выглядел кактус на левом краю, а лировидный фикус справа засох до такой степени, что явно готовился в ближайшее время последовать за хозяином в лучший мир. Смотреть горько… но для меня сейчас важным было другое: растения, подоконник, стекла и даже шпингалеты устланы слоем пыли, явно копившейся на них далеко не первый день. Именно пылью — я не пожалела испачканного пальца, чтобы убедиться: на запах и вкус это была именно хорошо слежавшаяся пыль, а не хитроумный порошок. Нет, проникнуть через окно мог разве что бесплотный дух. Мысль, заставившая вспомнить Тома Тайлера и его странные идеи — назвать их бредовыми я уже не решалась даже мысленно.

Угол рядом с окном красноречиво свидетельствовал, что в прежние времена Морделлы были далеко не столь мирными домоседами. Под самым потолком подвешен небольшой круглый щит с потемневшим от времени гербом: серая башня на фоне багрового языка пламени. Ниже, на массивных крючьях, скрестили лезвия два меча совершенно не декоративного вида — полуторник с гардой в виде раковины и более короткий и широкий догфайтер. Кромка лезвия на полуторнике была порядком иззубрена. Еще правее расположилось обломанное рыцарское копье и жутковатого вида топор на длинном древке — гномское изобретение, заимствованное людьми, похожие топоры я не раз видела на старинных гравюрах. Завершала оружейную выставку сравнительно — с прочими режуще-колющими реликвиями покойного — новая шпага.

Пыли на убийственном железе скопилось еще больше, чем на цветах — из-за чего я предположила, что покойный математик не питал к ним особо трепетных чувств. Как и многие столичные «дворяне пятки» — то есть владеющие лишь той землей, на которой стоят в данный момент, — Морделлы перебрались в Клавдиум два века назад, после опустошивших северо-западные графства Ковровых войн. И, скорее всего, древние орудия смертоубийства обосновались на стене задолго до рождения Луиса Джоэла.

А вот камин точно появился здесь уже при профессоре — это я определила с первого взгляда, как и подобает настоящему специалисту. Вынужденному — трактат «О печах и каминах, их устройстве, кормлении, а также прочих делах, с оными связанных» отнюдь не являлся книгой, читать которую я бы взялась при наличии хоть какого-то выбора. К сожалению, в одну не очень прекрасную ночь дежурный констебль унес домой ключи от библиотеки участка, а единственной найденной в бильярдной книгой являлся как раз вышеупомянутый трактат. Благодаря ему я теперь могла уверенно констатировать, что перед нами камин так называемого «нового образца», конструкции сэра Бенджамина Томпсона, который в свою очередь усовершенствовал мастер Нарви Оу из болотных гномов. Данный конкретный камин тоже явно делал гном — только подгорные мастера умеют столь аккуратно подгонять друг к другу каменные плитки. Должно быть, работать в комнате с таким «хранителем ручного пламени» легко и приятно, а уж отдыхать после трудного дня, закутавшись в теплый плед и сонно глядя на угли… мечты, мечты! Вспомнив прошлую зиму и свои мучения с печуркой, я с трудом сдержала тоскливый вздох.

Остаток стены за камином целиком занимала темно-зеленая меловая доска. Судя по исцарапанной поверхности и доброй дюжине огрызков разноцветного мела, Морделл пользовался ею весьма регулярно. К сожалению, единственный недостертый кусок надписи в правом верхнем углу выглядел частью математической формулы, а не отчаянными предсмертными каракулями: «Миня убил качегар Хромой Джорик из прачечнай напро…»

На этом этапе мое путешествие по периметру профессорского кабинета вновь уперлось в тупик. То есть в дверь.