Розовый террор - Надежда Нелидова

Л. в огненном мушкетёрском плаще сидел за соседним столиком – руку протяни. От нереальности происходящего глаза заволакивало слезами, и вместо своего кумира Лёля видела одно расплывающееся яркое красное пятно.

Две дикторши, высокие как мужчины, держались очень прямо, расхаживая по эстраде и залу в волочившихся блестящих платьях. То и дело они подсаживались за столики и начинали беседу, обращая прямо к глазочкам камер сияющие, блестящие от крема лица.

Звучными красивыми голосами они говорили:

– А сейчас выступит наш неподражаемый (наша несравненная)…

И популярные певцы вставали и ходили и пели между столиками, загребая туфлями сугробы серпантина. А Лёля и прочие гости, привставая, кидали в них воздушные шары и щедро осыпали конфетти и серпантином.

Обеих дикторш Лёля видела на улицах города, и даже однажды везла целых четыре остановки в своём троллейбусе. Но тогда это были просто дорого и модно одетые женщины. А сейчас перед нею предстали самые настоящие телевизионные волшебницы с прекрасными нежными лицами, полновластные хозяйки вечера.

Всё произошло, когда, прощально гудя и дрожа, должны были смолкнуть куранты. С криками и преувеличенно-радостным смехом все начали чокаться тонконогими бокалами с пузырящимся лимонадом. Поздравляли друг друга с Новым годом, как будто он взаправду уже наступил.

Тотчас откуда-то нетерпеливо вырвались, точно их долго сдерживали, прелестные звуки вальса. Вальс подхватил всех в зале, и подхватил Лёлю в её платьице, сразу вставшем куполом вокруг стройных капроновых ножек.

Л. пригласил на танец известную манекенщицу, и они заскользили по залу. Сейчас он заметит, как замечательно танцует Лёля, и следующей непременно пригласит её…

…Как некрасиво и долго, невыносимо долго, будто в замедленной съёмке, падала от резкого толчка Лёля. Задравшееся платье показало всем поддетые для тепла, сверкнувшие голубым байковые штанишки. Толкнувший плечом Лёлю, сбившийся с такта Л. зло бросил через плечо: «Кошёлка». И унёсся с длинноногой партнёршей прочь.

…Встанут на дыбы, отвратительно, резиново заскрипят льдины. Троллейбус погрузится в чёрную, морозно испаряющуюся прорубь. Полопаются стёкла, мутная ледяная вода потоками устремится в салон.

Вопли. Каша из тел. Руки будут цепляться за всё. Как спички, станут ломаться чьи-то рёбра. Мёрзлые каблуки – выдавливать чьи-то глазные яблоки, крошить зубы…

Троллейбус скроется в кипящей воде. Глухие крики как отрежет, но ещё долго будет бурлить чёрная воронка. И вот в проруби закачается кверху брюхом – чудовищным, ноздреватым, грязным – одинокая льдина…

…Значит, так. Когда троллейбус привычно одолеет подъём, выжать максимальную скорость и на крутом спуске моста резко крутануть руль. Могучая машина подскочит на бордюре и, опрокидываясь, своим весом легко сомнёт и разорвёт кружевные перила.

Погибнут люди. Плевать. «Никого не жалейте, ведь и вас бы никто не жалел». У Л. есть душещипательный шлягер, где речитативом идут эти слова. Зрительницы рыдают, дуры. Лёля недавно была такой же. Никого не жалейте. Все сволочи.

Детей да, жалко. Во внутреннем зеркале Лёле видно: на месте «для инвалидов и пассажиров с детьми» сидит женщина с малышом, раскачивается, баюкает. Сейчас будет последняя остановка, и они выйдут. На конечной Лёля сделает дежурный круг вокруг жёлтой коробки диспетчерской, отметит путевой лист. Это последний рейс на сегодня. Последний в жизни.

А женщина никуда не вышла. На руках у неё мальчик лет трёх в расстёгнутой курточке. Спит, тяжело дышит открытым ротиком. Румяный, лобик в бисеринках пота.

– Гражданка, это конечная, освободите салон.

– Тш-ш, тише, умоляю! Мы болеем, не спали три ночи. Поехали в поликлинику, и он в вашем троллейбусе… заснул! Душно, шумно, а он так крепко спит! Видите, улыбается во сне? Пропотел, температурка спала. Хотела выйти, он проснулся, разревелся. Что делать? Вот и ездим, уже три круга намотали. Вы не беспокойтесь, у меня проездной. Только… В туалет ужас как хочется! Вы не знаете, где поблизости есть туалет?

– В диспетчерской есть, – Лёля растерялась и тоже перешла на шёпот.

– Подержите, пожалуйста, я быстро!

Лёля растерянно приняла тяжёленькое вялое тельце. Поправила шерстяную шапочку. Почему-то нагнулась и понюхала слежавшиеся влажные пахучие волосики. Было неудобно сидеть, сразу затекли руки, но она боялась пошевелиться.

История эта давняя. Относится к тем временам, когда в общественном транспорте висели зубастенькие коробочки компостеров. А водители сами нередко выступали в роли контролёров.

До Нового года оставалось три часа. Ковры были выбиты и почищены сухим снегом, стол сервирован холодными закусками, и из духовки пахло запекаемым гусем. Дочка из спальни крикнула, что она погибнет без мерцающей губной помады, которая единственная гармонирует с её вечерним платьем, и которую она забыла у Клековкиных. До Клековкиных, между прочим, нужно было пилить на троллейбусе в центр города. Он попробовал возмутиться и отстоять законное право поваляться у телевизора до прихода гостей. Но за дочку вступилась жена, а прекословить двум женщинам в доме…

В это же самое время на другом конце города в такой же светлой и теплой, пропитанной аппетитными запахами квартирке другая женщина в прихожей озабоченно влезала в пуховичок. Только что муж обнаружил, что в аптечке кончился атенолол. От одной мысли, что в новогоднюю ночь он останется без таблеток от давления, у него подскочило давление. А может, и не подскочило, просто уж очень муж любил себя и свое здоровье. Он так жалобно поглядывал на неё, вздыхал и держался за сердце, что она села обзванивать аптеки и отыскала-таки дежурную, правда, она находилась в самом центре города.

В салоне троллейбуса было холодно и крепко пахло нафталином от шуб и пальто. На освободившееся кожаное место рядом с ней сел высокий сутулый мужчина в потёртой дубленке. Помолчав с минуту, спросил:

– Простите, у вас проездной? Или зайкой едем?

– Что-что?!

– Остановка «Университетская, – хрипел в микрофон водитель. – На выход приготовьте талоны, проездные билеты.

А она в который раз тщетно перетряхивала сумочку: проездной забыла дома. Ну почему ей так всегда не везет? К выходу плелась последней, всё еще надеясь на лучшее. Водитель – молодой парень. А у неё: личико, фигурка и всё такое. Она взглянула на водителя с такой прелестной беспомощной улыбкой, что имей дверцы глаза, и они бы не устояли и, астматически зашипев, распахнулись.

– Штраф – рубль.

– У меня двадцать копеек в кармане… – В нежном девичьем голосе звенели слёзы, и голубые глаза в ореоле французских теней умоляли о пощаде.

– Тогда в парк.

Она с оскорблённым лицом бухнулась на место для пассажиров с детьми и инвалидов. В троллейбусно-трамвайном управлении её слегка пожурили и отпустили с миром. Но настроение весь остаток дня у нее было отвратительное.