Розовый террор - Надежда Нелидова

Трамвай послушно остановился перед ней. Дверцы, зашипев, распахнулись, хотя остановки здесь не было. Женщина летучим взглядом оглядела салон. На месте «для пассажиров с детьми» сидел пассажир с ребенком. Прекрасный взгляд скользнул по лицу ребенка – и дальше.

В ту же минуту малыш ухватил ручками обе державшие его взрослые руки, стараясь освободиться из них. Он выгибал ручки и ножки, он пыхтел и хныкал, и, наконец закричал: «Хочу к ней, пусти!». Его раздраженно подхватили под мышки и, слегка подбросив, усадили крепче. Малыш упрямо выскальзывал, как выскальзывает лягушонок из ладони. Волшебница не оборачивалась, точно происходящее за ее спиной ее не касалось. Медленной, точно чего-то ожидающей походкой она двинулась к дверям.

«А-а-а!»-заверещал околдованный мальчик. Женщина стремительно обернулась и…»

– Зимина, не надоело? Хотя б чего путное выдумала. Марш в свой отдел, – это кричит продавец Надежда Семеновна, старший победитель коммунистического соревнования и мой наставник. А Зимина – это я.

Все, о чем я только что рассказывала, я видела собственными глазами в обеденный перерыв, когда бегала в кафе напротив за пирожками. Вот и рассказывала окружившим меня девчонкам.

Вообще-то хорошо, что я начала с автомобиля под снегом, правда?

Если бы я написала так: «Я Валя Зимина. Работаю продавцом-практикантом в галантерейном магазине «Ландыш»-это здорово бы смахивало на начало из мультика: «Я кенгуренок Гип – Гоп. Живу в Варшавском зоопарке»… Но, не правда ли, господа, у меня очень красивая фамилия – Зимина? Холодноватая, таинственная, зимняя. Тургеневская.

– Привет, Зумик, любовь моя!

Это кричит наш технолог Валька.

Зумик – тоже я.

Надо же, тургеневскую фамилию превратить в какого-то Зумика. И почему – Зумик?

– Потому что ты зумик, – говорит Валька и легонько давит мне на нос, как на кнопку. Ну и глупо.

Мы с Валькой учились в параллельных классах. В те времена он здорово за мной приударял. Но я был староста класса и примерная девочка, а он двоечник и хулиган. Валька не унывал и на 8 марта подарил мне пластинку с песнями на стихи Сергея Есенина.

Я пришла домой, сразу поставила пластинку и села слушать. Когда пластинку заело, и строчки:

– Если б знала ты сердцем упорным,

Как умеет любить хулиган,

Как умеет он быть покорным, —

повторило раз тридцать, мама из спальни закричала: «Валентина, ты что, оглохла?» Я всё поняла. Я поняла, что Валька это нарочно подстроил: взял толстую иголку и прочертил именно в этом месте глубокую бороздку.

Ну ладно, дальше о себе рассказываю. Мне 23 года. Не замужем. В комнате, которую я снимаю, я живу не одна. Нас трое: невидимый мышонок, который шебуршится под диваном (я подкладываю ему куски сахара) и большая зеленая муха. Каждый вечер она просыпается и жужжит у лампочки брюзгливо и нудно.

Муху я терпеть не могу. А симпатичному мышонку посвятила стихотворение. Вот оно.

Голодному худенькому Мышонку

Приснился сон.

Как будто в пузатый большой холодильник

Забрался он.

Как будто набит тот большой холодильник

Отменной едой —

Такой,

Что не снилась и в жизни Мышонку —

Вот какой.

Как будто здесь шпику, котлет и паштетов —

Ну, прямо не счесть.

Как будто здесь столько добра, что и за год

Его не съесть.

На полках стоят чередою бутылки

С густым молоком.

И каждая эта бутылка ростом —

С большущий дом.

И горы вокруг ноздреватого сыра лежат,

И этот сыр издает

Божественный аромат.

Мышонок-глупышка, ужасно боясь,

Что проснется вдруг,

Жует и глотает душистый и сочный

Колбасный круг.

Потом он находит три пачки пахучих,

А в них – маргарин,

И пачку за пачкой в мгновение ока

Съедает – один!

Потом он находит тяжелые сладкие глыбы халвы.

Потом уплетает остатки копченой свиной головы.

И лишь когда брюшко его стало круглым,

Как маленький мяч,

Мышонок озяб, испугался, ударился

В жалобный плач.

Бедняжка! Он только теперь,

Озираясь, узнал,

В какую ловушку из снега и льда

Он попал.

А вдруг, превратившись в сосульку, в снежинку,

Мышонок умрет?!

Напрасно костлявые серые лапки

Царапают лед.

И рад бы проснуться, и жалко:

Когда еще он

Досмотрит, чем кончится

Столь фантастический сон?

У меня много подружек, и у всех у них есть мужья – что ни муж, то чистое золото. А у меня есть мышонок и муха. А еще, по секрету, мне недавно по-настоящему сделал предложение один человек. Если я захочу, он пойдет за мной на край света. Я потом о нем вам расскажу.

Итак, в коллективе я считаюсь зумиком и фантазеркой. Надежда Семеновна мне как-то сказала:

– Чем попусту языком трепать, сочини что-нибудь путное и отнеси в журнал. С деньгами будешь. Писатели, они ведь деньги лопатой гребут.

Я так и сделала. Сочинила рассказ. В нем я писала про сторожку, которая стояла в тайге у железной дороги. У лесника была дочка. Она ходила в сарафане и в косы вплетала ромашки. Она у меня в рассказе только и делала, что гуляла по лесу и рвала ромашки. Когда мимо проносились скорые поезда дальнего следования, бородатые парни из окошек кричали ей и махали руками. И девушка испытывала неясную тревогу. И тревога эта все росла.

И вот однажды девушка уложила в чемодан сарафан, вплела в косы свежие ромашки и уехала. То есть совсем уехала. И вернулась только через много лет. В очередной отпуск. Она была в джинсах, а стриженые фиолетовые волосы украшала крупная пластмассовая заколка. Бревенчатые стены сторожки сотрясал рэп.

И все, кажется, было хорошо, но девушка горько плакала. Потому что ее отец, лесник, давно был похоронен на сельском кладбище. И когда она выбежала встречать скорый поезд, никто не закричал и не замахал из тамбура рукой. Потому что девушек в джинсах и с заколками бородатые парни видели на каждом шагу в своих городах.

Вот такой написала я печальный рассказ, прямо изревелась вся, пока писала, и отнесла в редакцию. Редактор внимательно прочитал его прямо при мне. Он вздохнул и сказал: «Слишком уж, милая девушка, это банальная вещь». Я, естественно, обиделась. Но рассказ все равно продолжал мне нравиться. И я продолжала его рассказывать девчонкам, только начинала так: «Хотите, я расскажу вам одну банальную вещь?»

Сегодня у нас завоз. И вот в мой отдел среди прочих сувениров поступает бронзовая чеканка – в единственном экземпляре!