Небесный Путь в Россию. Дневник Военкора - Ирина Скарятина

В темноте аэропорта я едва могу различить очертания судна, на котором мне предстоит лететь. Однако, несмотря на всю спешку и суету, время идёт, и лишь когда наступает рассвет, мы наконец-то отправляемся в путь.

Покинув Тегеран – одну из немногих открытых дверей в Советский Союз – и пролетев на большой высоте над горами к Каспийскому морю, вскоре попадаешь в совершенно новый мир – мир огромных открытых пространств, пустынь и степей, которые, кажется, простираются без всяких пределов до едва различимой линии горизонта.

Именно тут начинаешь осознавать необъятность России, летя часами и над золотыми песками Баку, и над голубыми водами Каспийского моря и залива Кара-Бугаз, и над степями и равнинами, лишь изредка мельком замечая Волгу или Урал, киргизские стойбища и редкие полоски возделанной почвы.

"Только взгляните на просторы вашей земли! – восклицает иностранец, сидящий рядом с молодым офицером Красной армии (оба напротив меня). – Ведь со всей этой территорией на восток от Волги до Уральских гор и Сибири, само́й по себе являющейся континентом, вы всё равно останетесь одной из крупнейших стран в мире".

"Что вы имеете в виду? – гневно покраснев, возмущается русский. – Вы хоть на мгновение можете себе представить, что мы когда-нибудь позволим отнять у нас даже кусочек Европейской России на более-менее продолжительный срок? Не волнуйтесь. Скоро мы разобьём и уничтожим Гитлера с его ордами и, если потребуется, даже без какой-либо поддержки извне".

"Разумеется, мы так и сделаем, – соглашается мужчина постарше, тоже русский, что сидит рядом со мной. – Однако прямо сейчас помощь союзников нам не помешает. В конце концов именно мы несём на своих плечах бо́льшую часть непосильного бремени, так как с нами сражается не только Германия, но и вся оккупированная Европа. Наша родная земля во многих местах разорвана, растоптана и изранена, и кровь льётся и льётся рекой. Вот если бы только открыли второй фронт!"

Глубоко вздохнув, он замолкает, и снова воцаряется тишина. Я смотрю сквозь маленькое стекло на мир подо мной, думая, что никогда-никогда ни один враг не сможет надолго захватить и удерживать эти бесконечные вёрсты русской земли. Встав, я иду к передним сиденьям, дабы присоединиться к иранскому послу и его дочери.

Но вот мы наконец добираемся до Куйбышева, в дореволюционные времена звавшегося Самарой. Я видела город много раз, когда меня девочкой родители брали с собой в те знаменитые речные круизы по Волге из Горького (тогда Нижнего Новгорода) в Астрахань и обратно.

Посол Ирана любезно предлагает мне воспользоваться второй машиной из тех, что приехали встречать его в аэропорт, и на ней я прибываю в американское посольство.

Внешне Куйбышев не сильно изменился с тех дней, когда мы, сойдя с парохода и взяв обзорную экскурсию по городу, пару часов катались на дрожках, громыхая по булыжнику, натыкаясь на колеи и ямы, глотая облака пыли и смеясь надо всем, а после радостно возвращаясь на палубу, казавшуюся после городской суеты уютным прибежищем.

Приехавших встречает всё тот же старый Гранд-отель, всё тем же старым булыжником вымощены боковые улочки, и глазам предстаёт всё тот же знакомый вид ломовых лошадей, кротко тянущих свою поклажу. Однако главные улицы отремонтированы, возведён ряд новых жилых зданий, а также огромный театр, где теперь танцует прекрасный, ни с кем не сравнимый московский балет.

"Если бы только не было этой страшной войны, вы бы никогда не узнали Куйбышев, – скорбно замечает один из его жителей. – Согласно планам, старая часть города должна была быть целиком перестроена по самым современным образцам. Кроме того, как центр электроэнергетики он мог бы соперничать с самим Днепропетровском".

Нет ничего дороже для русского сердца, чем вид Волги, и я, как только выдаётся возможность, сразу спешу на набережную. Мимо проходит большой пароход, может быть, тот самый, на котором я путешествовала давным-давно, хотя нынче он совсем не белоснежный, а выкрашенный, как и всё остальное, в цвет хаки. Пыхтя, медленно двигаются буксиры, тянущие за собой вереницы барж, гружённых сладко пахнущей древесиной из великих северных лесов. Катера, полные пассажиров, курсируют туда-сюда с одного берега на другой, и серо-голубую воду усеивают маленькие рыбацкие шлюпки.

День за днём я, придя в одно и то же место, сижу на скамейке, глядя на Волгу. Часто ко мне подсаживается какой-нибудь прохожий, и вскоре мы погружаемся в беседу. Но о чём бы мы ни стали разговаривать, всё неизменно заканчивается войной, и я всегда слышу один и тот же вздох, сопровождаемый тоскливыми словами: "Если бы только они открыли второй фронт!" Это похоже на печальный рефрен, который слышишь повсюду – в Куйбышеве, в поезде, в Москве.

Старик за гостиничной стойкой на моём этаже, отвечающий за ключи, ежедневно ведёт учёт бомбардировок Германии и оккупированных ею стран. Он слушает новости по висящему позади него радио и, аккуратно поправляя очки, записывает на клочке бумаги число взрывов в Берлине, Штутгарте и Бухаресте. По моей просьбе он медленно и с выражением зачитывает мне радостные вести, будто он сам принимал участие в бомбометании. А закончив, он неизменно вздыхает, вновь поправляет очки и шепчет как бы самому себе: "Эх, если бы только уже был второй фронт! Как быстро бы мы их победили!"

Он больше не спрашивает меня, будет ли открыт второй фронт; он просто жалеет, что того ещё нет. И когда я разговариваю с людьми из всех слоёв общества, я понимаю из услышанного, что с ними произошли большие перемены. Сначала они горячо верили, что второй фронт появится со дня на день.

"Каждое утро я просыпалась с одной мыслью: ну, конечно же, его уже открыли, – делится пожилая женщина, у которой на войне несколько сыновей. – Потом я слушала радио, и моё сердце сжималось. Сегодня его опять нет".

Кто-то говорил о нём с надеждой, кто-то несмело, кто-то сокрушённо, кто-то нетерпеливо и сердито. Да, сначала они верили, что это произойдёт вот-вот. Затем пришло непонимание, после – разочарование, и в конце концов – сомнение и даже неверие. Нынче они пожимают плечами, смутно надеясь, что это-таки когда-нибудь да осуществится. В этом важнейшем для них вопросе они испытали всю гамму эмоций, и выражение "второй фронт", несомненно, навсегда останется в их сознании.

Россия военного времени не похожа ни на одну из Россий, которые я так хорошо знала ранее: дореволюционную, революционную и периода первой и второй пятилеток115. Это новая Россия, яростно патриотичная, прилагающая все усилия для уничтожения врага и объединённая всепоглощающей ненавистью к Гитлеру