Междукняжеские отношения на Руси. Х – первая четверть XII в. - Дмитрий Александрович Боровков

Смоленском или прилегающими к нему территориями. Данное предположение согласуется не только с тем, что перед Мономахом в конце 1068 г. была поставлена задача во что бы то ни стало обеспечить безопасность Смоленска, но и с тем, что в 1078 г., когда полоцкий князь разворачивает наступление в смоленском направлении, оборона Смоленска снова возлагается на Мономаха. Из «Поучения» мы знаем, что Всеволод действовал против Полоцка заодно с Изяславом во время кампании 1077–1078 гг., поэтому нельзя исключать, что подобная ситуация могла иметь место и десятилетием раньше, т. е. в конце 1068 г., когда после освобождения Всеслава оба князя были вынуждены вместе бежать из Киева.

Обеспечив безопасность Смоленска, Мономах идет во Владимир-Волынский, откуда по распоряжению «братьи» отправляется «блюсти» пострадавшее от пожара и мятежа Берестье. До недавнего времени исследователи подразумевали под «братьей» Всеволода и Святослава, тогда как А.А. Гиппиус предпринял попытку доказать, что речь идет о Всеволоде и Изяславе. Данная гипотеза с текстологической точки зрения особых возражений не вызывает. Труднее согласиться с другим предположением исследователя, согласно которому «братья Ярославичи» сожгли Берестье, восставшее вслед за Киевом, а затем поручили Мономаху наводить порядок на «пожарище». Вряд ли стоит связывать восстание в приграничном Берестье с сентябрьским восстанием в Киеве хотя бы потому, что Берестью, в отличие от Киева, не угрожал внешний враг (что, между прочим, признает и сам А.А. Гиппиус, стремясь продемонстрировать избыточность конъектуры И.М. Ивакина). Но что же в таком случае могло спровоцировать беспорядки в Берестье, в результате которых город сгорел?

Нам представляется, что причиной их могли стать конфликты местных жителей с княжеским окружением (возможно, с войском Всеволода), урегулирование которых было возложено на Владимира Мономаха. На Пасху 1069 г. Мономах посетил своего отца в Переяславле, вероятно, с отчетом об умиротворении вверенного ему города, после чего отправился во Владимир-Волынский ввиду приближения к русским границам Изяслава Ярославича с польскими войсками, и заключил в Сутейске мир с «ляхы», под которым, вероятно, следует понимать условия пребывания польского войска на Руси. Не исключено, что именно Мономах передал Изяславу условия капитуляции Киева, озвученные по ПВЛ Святославом и Всеволодом[453]. В таком случае возвращение Мономаха «на лето» из Сутейска во Владимир надо понимать в том смысле, что по «Сутейскому пакту» этот город был передан под его управление Изяславом.

По всей видимости, изначально Мономах действовал не только в интересах своего отца Всеволода, но и в интересах Изяслава. После возвращения Изяслава на Русь в 1069 г. Владимир-Волынский, где и вокняжился Мономах, мог перейти под контроль Всеволода, так же как Новгород, где княжил его двоюродный брат Глеб, перешел под контроль Святослава. При таком развитии событий Мономах должен был бы княжить на Волыни до тех пор, пока в 1075 г. Святослав не отправил его «в Ляхы». По возвращении он остается на западе Руси, в Турове, и появляется в Смоленске лишь после смерти Святослава, т. е. в начале 1077 г., но еще до возвращения на Русь Изяслава. Поэтому нельзя исключать, что Смоленск мог попасть под контроль Всеволода в период его первого киевского княжения. Это могло быть обусловлено следующими факторами: во-первых, отсутствием братьев-соправителей на Руси; во-вторых, новым обострением отношений с полоцким князем, из-за которого Владимир Мономах в юго-западные земли больше не вернулся; вместо него туда, по всей видимости, был направлен Олег Святославич, остававшийся во Владимире-Волынском до начала 1078 г.[454]

В историографии неоднократно высказывалось предположение о том, что Владимир-Волынский Олег получил от своего отца Святослава[455], которое в ряде случаев мотивировалось необходимостью контроля за действиями Изяслава. Против такого представления надо высказать ряд возражений. Во-первых, как следует из реконструируемой хронологии «Поучения», Мономах княжил на Волыни по меньшей мере до 1075 г. В это время Изяслав находился у Генриха IV, а не у Болеслава II, с которым Святослав сумел установить союзнические отношения. Следовательно, гипотеза о стремлении Святослава к установлению контроля над польской границей в связи с возможным выступлением Болеслава II в поддержку Изяслава отпадает. Во-вторых, если ситуация на западных рубежах была относительно стабильной, не ясен смысл вывода Турова из-под управления Киева посредством передачи его Мономаху и, наоборот, установление киевского управления на Волыни через посредство Олега Святославича. Поэтому, с одной стороны, представляется возможным согласиться с точкой зрения А.В. Назаренко, согласно которой в 1076 г. Мономах объединил в своих руках Владимир и Туров[456], с другой стороны – с мнением М.С. Грушевского, допускавшего, что Олег Святославич получил Владимир в 1077 г. от Всеволода Ярославича[457]. Однако трудно сказать, получил ли Олег только один Владимир, или в придачу ему был дан еще и Туров, из которого Мономах в том же 1077 г. ушел в Смоленск, где ему была поручена борьба с Всеславом Полоцким.

Подводя итог рассмотрению этого вопроса, можно предполагать следующее: если совместные действия Святослава и Всеволода в 1073 г. предусматривали предоставление черниговским князем переяславскому какой-либо территориальной компенсации, то эта компенсация могла выражаться в передаче Всеволоду около 1075 г. Туровской земли, ранее принадлежавшей Изяславу, которая была объединена с Волынской землей, находившейся под управлением Владимира Мономаха с 1069 г. Но даже если Святослав уступил при этом Всеволоду и какую-то часть Черниговской волости в обмен на часть Ростовской земли (например, Белоозеро), политические возможности переяславского князя все равно являлись куда более скромными по сравнению с возможностями его брата, под контролем которого, помимо Киева и Чернигова, находились Новгород и Тмутаракань. Не случайно в составленном по его приказу «Изборнике» Святослав именуется «великим в князьях»[458].

Следует отметить, что далеко не все древнерусские интеллектуалы относились к Святославу Ярославичу также позитивно, как составитель «Изборника». В «Житии» Феодосия утверждается, что после изгнания Изяслава настоятель Печерского монастыря начал обличать Святослава «яко неправьдьно сътворивъша и не по закону седъша на столе томь, и яко отьця си и брата старейшаго прогьнавъша» и «овъгда епистолия пиша, посылааше тому, овъгда же вельможамъ его, приходящемъ къ нему, обличааше того о неправьдьнемь прогънании брата, веля темъ поведати тому». Видя, что его обличения не действуют, Феодосий, по словам Нестора, «въписа къ нему епистолию велику зело, обличаяя того и глаголя: „Глас кръве брата твоего въпиеть на тя къ Богу, яко Авелева на Каина“. И инехъ многыихъ древьниихъ гонитель, и убойникъ, и братоненавидьникъ приводя, и притъчами тому вься еже о немь указавъ и тако въписавъ, посъла». Как пишет далее агиограф, Святослав, «прочьте епистолию ту, разгневася зело, и яко львъ рикнувъ на правьдьнааго, и удари тою о землю».

Учитывая такие факторы, как специфика памятника и время его создания, совпавшее с внедрением в политическую практику идеи «старейшинства»,