Ограниченный контингент. Рожденные в СССР - Тимур Максютов

Бронзовый солдат стоял молча, задумчиво глядя в голубое пламя Вечного огня.

* * *

Он стоит на площади в центре столицы маленькой, но гордой, сбросившей тяжкое ярмо советской оккупации страны.

Он даже не пытается понять певучую, но чужую речь.

Ему очень холодно без Вечного огня. Местные власти посчитали, что жечь русский газ перед русским памятником неэкономично.

Недавно Его опять облили краской горячие местные парни. Он не обиделся. Кровавые брызги роднят Его с теми, ради кого Он стоит.

Говорят, русские своих на войне не бросают.

Может, Его как-то можно забрать?

Ноябрь 2006 г.

Полковник курил жадно, привычно пряча огонёк трофейной сигареты в заскорузлую ладонь.

– Блядь, из чего их немцы делают? Из капустного листа или из говна лошадиного? Не берёт. Махорочки бы.

– Да откуда ж, тащ полковник? Спасибо, хоть это взяли. Ну, как там с картой, ясно что-нибудь?

– Тут по– эстонски написано, что ли. Ни хрена не понятно.

– Я же говорю, это полицаи были, подстилки фашистские.

Час назад их странная группа из одиннадцати человек взяла на шоссе две машины. Всех трофеев – карта и яркая пачка сигарет. Оружия нормального у полицаев не было – пистолетики, да и нападения они явно не ожидали. Так что всех дел – на полминуты. Но ясности это не добавило. Из всей группы никто не помнил, как оказался в этом промозглом лесу. Общее было одно – принадлежность к подвижному отряду 8-й армии, и последние воспоминания, связанные с участием в штурме Таллинна в сентябре сорок четвертого. А дальше – провал, темень.

– Слушай, капитан, может нас того… Усыпили? А потом сюда закинули сонных.

– На хрена, тащ полковник?

– Ну, это. Задачу боевую выполнять. Диверсию какую-нибудь. А со снотворным переборщили, мы и забыли, чего делать.

– Без рации? И потом, вы – замкомдива, я – парторг, Леночка Варшавская – медсестра. Ладно, Куликов – пехота, и сержант этот, как его… Какие из нас диверсанты? Чушь.

– Сам понимаю, что чушь. Не по себе мне, тошно как-то. Канонады не слыхать, авиация куда-то делась, небо чистое. Будто война вообще кончилась.

– Может, на восток пойдем? Должны же мы к своим выйти, в конце концов.

– Нет, капитан. У меня чувство такое, что здесь наше место, и здесь наша задача. Смотри, это вот что нарисовано? Нефтехранилища портовые?

– Вроде. Точно, похоже, они.

– Ну, вот такой будет боевой приказ. Взрывать их будем к едреней фене.

* * *

И дедушка, и отец Урмаса были крестьянами. Каждую весну они выходили в поле и выковыривали из сырой глинистой земли тяжелые булыжники, укладывая их по границам пропитанного солёным потом участка – иначе его было не вспахать. А на следующую весну всё повторялось снова – как только сходил снег, обнажались белые камни, похожие на черепа бесчисленного воинства, погибшего когда-то в грандиозной битве.

– Папа, они когда-нибудь кончатся, эти булыжники?

– Никогда, сынок. Наша земля – трудная, она рожает камни из своего нутра. Но это – наша земля, и другой Господь нам не даст. Он испытывает нас, и только тот, кто терпелив и трудолюбив, может называться эстонцем.

А тёмными зимними вечерами папа, латая вечно рваную рыбацкую сеть, ломающуюся от соли, рассказывал Урмасу старые легенды. О великом богатыре Калеве, о его верной жене Линде и их славном сыне Калевипоэге. И о том, как в молодости он побывал в столице Империи, а усатый полицейский не пустил его в красивый парк, где гуляли нарядные дамы: – Собакам и чухонцам нельзя, здесь для чистой публики. Понял, белоглазый?

Потом в Таллин пришли русские, началась война, заявились немцы, снова русские… Вся эта круговерть проносилась мимо – работы у крестьянского сына Урмаса меньше не становилось. Когда Советы вернулись, хутор забрали в колхоз. Но земля всё так же весной выдавливала из себя камни, только увозили их не на телеге, запряженной полудохлой лошадью, а на тракторном прицепе. Дочка Урмаса уехала в город, стала врачом. Когда он вышел на пенсию, то перебрался в Таллин, но без работы не мог – устроился сторожем на очистные сооружения на озере Юлемисте, питающем столицу водой. Там и жил в маленьком домике. В девяносто первом вся республика, упиваясь свободой и чувством небывалого единства, любовалась трёхцветным флагом на Длинном Германе, сменившем ненавистный красный с морской волной понизу.

Урмас поглядел на плачущую от счастья дочь и спросил:

– А камни так же будут лезть из земли?

– Папа, ну причём тут камни?! Как был ты крестьянином, так и остался.

– Значит, будут.

* * *

ТАЛЛИН, 22 июня 2007 года.

Обстановка в республике продолжает накаляться. По сообщениям официальных источников, сегодня в четыре часа утра, на 32-м километре Нарвского шоссе, было совершено вооруженное нападение на полицейский патруль. Погибли семь сотрудников Департамента полиции, один тяжело ранен, сожжены две машины. По словам выжившего, нападавшие были одеты в форму и имели оружие советских солдат времён Второй мировой войны. Представитель «Ночного дозора» заявил об имеющейся у него информации о готовящихся массовых арестах русскоязычного населения. Поисковые группы «Дозора» в окрестностях Таллина пытаются обнаружить останки 11 советских солдат, извлеченных в мае из захоронения у «Бронзового солдата»…

* * *

Дочка с мужем уехали на выходные в Швецию. В городе было неспокойно. Внучку Урмас забрал к себе. Вечером он укрыл её мягким одеялом, погладил светлые волосы широкой, всё ещё крепкой ладонью. От Аннеке пахло очень вкусно – парным молоком и солнцем.

– Дедушка, расскажи мне страшную сказку. Про Ярвевана хотя бы.

– В нашем озере Юлемисте живёт озёрный старик, Ярвевана. Вместо волос у него – водоросли, вместо одежды – рыбацкая сеть. Каждый Новый Год он выходит из озера и спрашивает у таллиннских мастеров: «Стучат ли ваши молотки? Закончили ли вы строить город?». И если узнает, что город больше не строит новых домов, то прикажет водам озера обрушиться на Таллин и затопить его. Сделать это нетрудно – ведь озеро расположено выше города.

– Ну, это не страшно. У нас всё время что-нибудь строят. Вот в мае девочки в школе рассказывали ужасную историю. Будто по ночам по городу ходит Бронзовый солдат и спрашивает всех, кого встретит, как ему пройти на Тынисмяги, где он раньше стоял. И кто по-русски не понимает, тех душит бронзовой рукой! А ещё с ним ходят одиннадцать мертвецов!

Урмас крякнул и растерянно почесал подбородок. Другое время – другие сказки.

– Вообще-то этот памятник скульптор лепил с эстонского сержанта. Так что, наверное, по-нашему он говорит.